Автор: Фолкнеровские мотивы в повести Никиты Ковалева «Потерянные»
(Повесть напечатана в журнале «Звезда» №12 за 2023 год)
Зачин этой небольшой повести многозначительный и эпический: «Говорят, на просторах тайги с сумерками загорается голубая звезда. Теряясь в зарослях можжевельника, она то падает к берегам, то возносится на пригорки, где и угасает, сопровождаемая одиноким волчьим воем. В последнее время я часто вспоминаю эту легенду, искаженную с годами множеством пересудов. Ею вдохновляются поэты и искатели смысла жизни, от нее распаляются неприкаянные охотники за трофеями». Вот об этом, собственно, и написана повесть: о поисках смысла жизни и о неприкаянных и «потерянных» охотниках.
Повесть написана от лица егеря Алданского заповедника, холостяка «под тридцать». Начинается она охотничьим инцидентом: браконьер поранил медведя-шатуна, которого пришлось убить, чтобы положить конец его мучениям. Уже здесь начинает звучать одна из главных тем повести: необходимость бережного отношения к природе и ее обитателям – животным, настоящим хозяевам окружающей тайги. Упоминание в повести о медведе побуждает нас вспомнить о другой повести и о другом медведе. Имеется в виду великое произведение Уильяма Фолкнера «Медведь», в которой нет браконьеров, но есть то же противостояние человеческой популяции и, в более широком плане, человеческой цивилизации и той же природы, олицетворенной громадным «беспалым» медведем по имени Старый Бен. Но «Медведь» Фолкнера — это повесть взросления и воспитания мальчика, затем подростка и юноши, а в повести Ковалева мы видим уже сформировавшегося мужчину-егеря, мужчину под тридцать со вполне сформировавшимися взглядами защитника природы по должности и убеждениям.
Егерь, главный герой «Потерянных», получает от отца телеграмму с просьбой о приезде и помощи в отстреле волков, которые «смелеют». Он вспоминает свои не сложившиеся отношения с отцом и даже сомневается в его авторстве телеграммы. Ведь отец считает его своевольным, недостаточно решительным и хладнокровным, что привело когда-то к гибели отцовской любимицы – собаки Лельки, сторожившей загон для маленьких волчат от сердобольной мамаши-волчихи, попытавшейся их вызволить. Похоже, что гибель собак в противоборстве с хищниками – бродячий охотничий сюжет. В том же фолкнеровском «Медведе» есть несколько сцен их гибели. В нашей же повести это только зачин: один из волчат «попросту исчез – утонул в реке, как все, кроме меня, посчитали», то есть герой повести не верит, что волчонок утонул в реке, уверен, что он выжил. Так и было на самом деле
Итак, наш протагонист отправляется к отцу по его просьбе. Не без приключений. Здесь автор рисует прекрасную сцену: «…среди сосен виднелся капкан на разодранной когтями коре. Лыжня промысловика тянулась на юг…, но компас велел мне идти своей дорогой. Дорогой шепота и шорохов, подбиравшихся все ближе с каждой минутой. Я не видел этих призраков, хотя слышал, как они скрежетали зубами на ту полоску света над горизонтом, которая их пока усмиряла… Не желая казаться зверю легкой добычей, я два раза нажал на спусковой крючок… Свежие колеи от «Буранов» тянулись к светящемуся впереди окну сторожки, в нос бил запах дыма, и я потерял бдительность. Точно также, как тот глухарь, что сидел невдалеке на поваленном дереве, но которому повезло меньше: нечто из темноты набросилось на него, и мольбы птицы смолкли быстрее, чем мне удалось поджечь фальшфейер. Я отвел шашку от лица – впереди меня пронизывал синевой своего единственного глаза волк… И это не было наваждением утомленного рассудка; не игра света тому была виной. Он изучал меня невинным взглядом ребенка, не зная, вилять ему хвостом или удирать. Каким было выражение моего лица – не представляю, но я опускал дуло карабина все ниже, пока оно не уткнулось в снег. Так мы и смотрели друг на друга все то время, что искрился в моей руке фальшфейер. А потом волк исчез. Он подпрыгнул от голосов, окликнувших меня с порога сторожки, и скрылся в зарослях».
Скрывшийся синеглазый, одноглазый волк – это тот самый волчонок, который, казалось, бесследно пропал семь лет назад из загончика. Похоже, что между егерем и этим волком сложились «неформальные» отношения, не так просто егерь опустил дуло своего карабина, не причинив вреда одноглазому волку. У автора нашей повести Никиты Калинина – одноглазый волк, а у Фолкнера – беспалый медведь тоже с «неформальными» отношениями с фолкнеровским протагонистом, мальчиком Айзеком: «…мальчик понял, что медведь здесь и смотрит на него. Откуда-то. То ли из тростника, то ли сзади, из-за деревьев. Он застыл, сжимая бесполезное ружье, понимая уже, что оно не сгодится ему на этого зверя ни сейчас, ни после, и ощущая во рту нехороший, медный привкус, который присутствовал в донесшемся тогда из-под кухни запахе. Медведь ушел*».
Неформальные отношения волка и егеря продолжаются. Первую ночь егерь спит в сторожке. Рядом, «на нарах похрапывали двое посыльных». «Я… выскочил на улицу. Дровница стояла во дворе. Она оказалась вдоволь забитой поленьями, правда, было под тем навесом еще кое-что. Нечто, от чьего присутствия мое сердце судорожно забилось, — там лежала росомаха. Такая издевательски покорная и безобидная; но шрамы у меня на спине, оставленные некогда когтями ее собрата, все равно начали поднывать. Зверь был мертв. Убит совсем недавно, и кровь еще струилась по его шерсти. Не знаю, сколько я простоял над телом этого существа, воображая, что бы оно сделало со мной, проснись я чуть раньше. Следы схватки на снегу тянулись к частоколу. Там же зализывал собственные раны мой клыкастый спаситель, о котором я не переставал думать с пробуждения. Несколько секунд Одноглазый заглушал своим воем все звуки рассвета, после чего вновь дал деру». Таким образом Одноглазый волк, в некотором, вполне определенном, смысле расплатился с егерем, которому даже «упрямо мерещилось, как он [волк, Е.Л.] несется следом, как упрямо пробивается сквозь чащу, словно ангел-хранитель, оберегающий нас от беды (или, может, меня одного?)».
Так или иначе, наш егерь добирается до дома отца, который организует охоту на волков двумя группами охотников. Одну группу возглавил отец, другую – наш егерь. Охота шла обычным способом: «Мы шли пешком, протягивая за собой на уровне колен веревку с пришитыми к ней красными флажками; то же самое вдоль своего направления делала другая группа… веревка с флажками обматывалась вокруг логова и становилась для волков непреодолимой преградой, чем-то вроде забора с колючей проволокой… Когда приходило время, стаю сгоняли в условленный угол, и засевшие там охотники расстреливали всех, кто так и не осмелился вырваться за флажки». Охота закончилась удачно, если не считать двух погибших гончих собак и то, что один волк сумел уйти незамеченным. Гибель собаки упоминается и в повести Фолкнера.
Ушедший волк, предположительно, вожак стаи стал целью новой охоты, так как он уже отметился нападением на собаку одного из таежников. Охотники снова разбились на группы, в одну из которых вошел егерь. Группа егеря решила идти в направлении избушки якутов. «…лошади извозчика — деда Архипа — неслись так резво, что уже к полудню мы с ним да двое наших подручных начали жмуриться от запаха сжигаемого торфа. За стеной валежника еще не было видно их конечной остановки, но лошади решили по-своему. Они вдруг разом застопорились, с ужасом фырча на что-то нам неведомое, а мгновение спустя в глубине лощины раздался выстрел. Все разрешилось, едва мы сообразили, откуда ждать беды. Кусты позади нас затрещали, и оттуда высунулась морда Одноглазого; следом за ним, волоча пристреленного зайца, показалась старая якутка. Несколько секунд отшельница внимательно, но без интереса разглядывала меня и моих товарищей, лаская рычащего на нас волка». Якутка приглашает охотников в свою избушку. Дома у якутки оказалось прибрано и уютно. В одном из углов лежала соломенная настилка для Одноглазого волка, но сейчас якутка оставила его во дворе. А наш егерь сел у окна, он ждал сигнала-выстрела от другой группы, но более всего ему было интересно наблюдать за поведением хозяйки и Одноглазого. Якутка латала свои снегоступы во дворе, а волк лежал у ее ног и разглядывал лес.
«До чего же мне хотелось тогда прочесть его мысли! Это удивительно: первобытная сила тянула волка на волю, но он не шевелился, пока старуха напевала какую-то балладу. Им было хорошо вместе. Они выглядели почти такими же счастливыми, как на той единственной в хижине фотокарточке, где Одноглазый был еще волчонком, а на руках его вместе с якуткой держал еще здравствующий глава дома. Не помню, как я начал произносить мысли вслух, но мои догадки, что Одноглазого нашли и выходили якуты, услышали все. Под напором любопытных взоров тогда мне пришлось рассказать мужикам всю историю».
История о приручении зверя есть и в повести Фолкнера. Правда там зверь – почти дикая собака, но собака особая, собака очень больших размеров и веса. Это довольно агрессивная собака смешанной породы по имени Лев, которая нужна была героям повести для охоты на громадного медведя Старого Бена. Приручение такой собаки заняло определенное время – несколько месяцев. Потом она стала такой прирученной, что даже спала вместе с приручившим ее человеком.
Но вернемся к охотникам Николая Ковалева. Вторая группа охотников запросила выстрелами помощь, и егерь со своей группой пошла в скит – место встречи. Выяснилось, что вторая группа не подстрелила волка-вожака, он ушел куда-то на север. В это время у скита объявился Одноглазый волк. Охотникам второй группы было стыдно возвращаться с пустыми руками, «и я еле успел отвести дуло его ружья в сторону. Пуля пробила ствол сосны в полуметре от макушки волка. Одноглазый подскочил как ужаленный, но не удрал. Игриво поскуливая, он начал резвиться перед нами, и я понял: в него никогда прежде не стреляли. В те секунды мне ясно вспомнился осуждающий взор старухи-якутки; всплыли в памяти ее опасения, и они теперь не казались пустыми. Не знаю, что бы я сделал, не начни мои напарники палить по волку — естественно, мимо цели, лишь бы прогнать его прочь. У них это вышло. Они хотели заступиться и за меня, но я приложил палец к губам, и мужики всё поняли… Никто больше не должен был знать подробностей моей связи с Одноглазым, во всяком случае волку от этого жилось бы куда спокойнее. Он скрылся на противоположном берегу реки и не появлялся до отъезда охотников».
Егерь отделяется от охотников и идет в отцовский дом прощаться с родными: «Я… никак не мог отыскать среди заметенных кустов и бурых стволов лиственниц моего милого волка. Он вдруг куда-то подевался в своей излюбленной манере… Так мы с ним и расстались в тот вечер — проникновенно смотря друг на друга…».
После этих событий егерь стал заходить к отшельнице-якутке в надежде увидеть вновь своего Одноглазого волка: «Забив топку зловонным торфом, который отшельница на годы вперед припасла у себя в закромах, я с надеждой таращусь в окно; иногда выхожу на крыльцо, чтобы оставить там какое-нибудь лакомство, но поутру нахожу свои гостинцы нетронутыми. Несмотря на все мои старанья придать дому-призраку былые черты, Одноглазый ни разу не пришел повидаться… Мне не было и тридцати, когда по свету пошли байки о голубоглазом волке, который быстрее ветра и отважнее росомахи. Сейчас не имеет значения, кто растрепал мою тайну об этом звере. В конце концов я первый все рассказал своим товарищам тогда в сторожке, а слухи, как и подобает, превратили волка в желанный трофей… Но я по-прежнему слышу его одинокий вой где-то на просторах тайги». Конец повести.
Таким образом маленькая повесть Никиты Ковалева заканчивается относительно благополучно для волка, он даже стал «героем» охотничьей легенды. Но не так благополучно заканчивается для медведя повесть Фолкнера: «Мгновенье они походили на скульптурную группу: намертво впившийся пес, медведь и оседлавший его человек, неприметно действующий, шевелящий глубоко вошедшим ножом. Затем повалились навзничь, на Буна, увлеченные его тяжестью. Медвежья спина поднялась первая, но тут же Бун оседлал ее снова. Он так и не выпустил ножа, и опять мальчик уловил нащупывающее движение руки и плеча, почти недоступное глазу; затем медведь встал на дыбы, неся на себе Буна и Льва, повернулся, как человек, сделал два или три шага в сторону леса и грянулся оземь. Не поник, не склонился долу. Рухнул, как дерево, так что всех троих — человека, собаку, медведя, — казалось, упруго подбросило».
Конечно повесть Никиты Ковалева не ограничивается только рассмотрением отношений Одноглазого волка с главным героем-егерем. Она гораздо шире. В ней есть психологические портреты окружающих главного героя людей, не всегда благосклонные для них. Поставлены также вечные вопросы о бережном отношении к природе и ее обитателям. Нашей же целью было только найти и указать в ней на те нередкие моменты, где она перекликается с повестью американского классика, Нобелевского лауреата Уильяма Фолкнера.
* — Перевод цитат из повести Уильяма Фолкнера «Медведь» О. Сороки