Волшебная глупость в поэзии

Поэзии приписывают – и справедливо по-моему! – волшебство. Одним из подтверждений этого смелого заявления является тот факт, что отчаянная глупость, за которую прозаика бы смешали с навозом, а драматурга – освистали, в поэзии существует себе вполне комфортно.

Чтобы не быть голословным, приведу несколько примеров.

В стихотворении М.Ю.Лермонтова «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана» заключительная строфа:

И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди дымясь чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струёй –

вызывает, мягко говоря, недоумение: труп может быть знакомым патологоанатому, но уж никак не даме, связанной с героем романтичными отношениями. Чистая глупость. А, между тем, стихотворение просто вибрирует от внутреннего напряжения, и читатель захвачен им полностью.

Второй пример. Александр Блок. «Фабрика». Здесь должен оговориться – я этого поэта не люблю за пошлость, вылезающую из самых неожиданных углов. Не люблю за то, что «Незнакомка» написана одним из ее слободских героев, не люблю за убогую жалистность поющей в церковном хоре девицы, на люблю за «красивую и молодую». И понимаю, тем не менее, громадность его поэтического дарования. Среди стихов, которые переползли через барьер моего внутреннего отторжения, находится «Фабрика». Несмотря на вопиющую глупость первой строфы:

В соседнем доме окна жолты.
По вечерам — по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.

Кто-нибудь задумывался: как, в принципе, болты (задумчивые!) могут скрипеть? Петли – могут, болты – нет. Я почему-то уверен, что ильфо-петровские волны, падающие вниз стремительным домкратом, были подняты задумчивыми болтами.  Стихотворение же – замечательное, нет равных ему по описанию фабричной окраины.

Чемпионом по глупости я считаю первую строфу есенинского «Я спросил сегодня у менялы»:

Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное «люблю»?

Поскольку, как известно широким массам, в данном стихотворении «туман» не имеет никакого отношения к водным испарениям, а является названием существовавшей на то время иранской денежной единицы, впоследствии выведенной из обращения, то первые две строчки являются не более, чем финансовым разговором. Так вот, он – бессмыслен. За полтумана можно давать либо РУБЛЯМИ, либо В РУБЛЯХ. ПО РУБЛЮ давать ни полтумана, ни четыре риала нельзя. Используя профессиональный сленг, можно было спросить: «Какой курс ТУМАНА ПО РУБЛЮ?» — и все. Ну, а то, что между первыми и вторыми двумя строками связи не найдет даже служебно-нюхательная собака, по-моему, ясно. Смысл, бытовой смысл разорван, раздробрел, растоптан. А стихотворение – одна из изумительных вершин любовной лирики.

Спешу оговориться: сказанное относится только к талантливым стихам. В бездарных глупость не просто видна – выпирает. Отмечать ее оставляю читателям. Хотя… Жил такой поэт Сергей Островой, который, как мне кажется, был в поэзии натуральным болваном. Не графоманом, но именно – болваном. Не откажу себе в удовольствии привести отрывок из его стихотворения:

Не верю в то, что звезды угасают,
Что все мелеет, даже души рек.
Есть женщины, которых не бросают.
Ни нынче. Ни вчера. Ни через век.

За что их любят? Звонко. Без оглядки.
За свет в душе? За ум? За красоту?
Их любят так, что не играют в прятки,
А все им отдают начистоту.

Здесь одна благоглупость громоздится на дргую. Звезды – гаснут безотносительно к вере члена СП СССР. Мелеют сами реки, наличие у них душ – проблематично. Как можно любить – звонко? Отдавать начистоту – нельзя. И т.д.

Осталось за малым: найти формальные правила отличия талантливых стихов от бездарных. Но здесь я – пас.