Лорина Дымова. «Серый костюм, серая рубашка, серое лицо»

Утром, часов в десять, звонит телефон.

Беру трубку.

— Будьте добры  Лорину Дымову, — произносит мужской голос.

Голос знакомый, но кто это, понять не могу.

— Это я, — говорю и умолкаю, жду, чтобы тот, на другом конце провода, себя проявил.

— Здравствуйте, Лорина Евгеньевна, — говорит знакомый незнакомец, и я понимаю, что он дурачится, поскольку называет меня по отчеству. – С вами говорит старший лейтенант Комитета госбезопасности Сидоренко.

Нет, не узнаю.

— Ладно, хватит, — сдаюсь я. – Кто это?

— Старший лейтенант Комитета госбезопасности Сидоренко, — четко, по-военному отвечает мой собеседник.

— Я же сказала, хватит. А то положу трубку.

— Нет, трубку, Лорина Евгеньевна, не кладите. С вами действительно говорит старший лейтенант КГБ Сидоренко.

И тут я начинаю понимать, что никто со мной не шутит, что голос незнакомый и что, скорее всего, это на самом деле звонят из КГБ. Я немедленно теряю дар речи и погружаюсь в состояние столбняка.

А тот, на другом конце провода, предвидя именно такую реакцию, оживляется.

— Нам не хотелось вас беспокоить, — почти весело говорит он, — но назрела необходимость с вами поговорить.

Он произносит именно «назрела необходимость»! Я молчу. Моя мысль устремляется по банальному, предсказуемому пути: я лихорадочно вспоминаю, где и кому я сказала «не то». Господи, я же все время болтаю черт знает что, сколько раз меня предупреждали друзья и здесь, и в Болгарии!

— Лорина Евгеньевна, вы меня слышите? — осторожно интересуется старший лейтенант Сидоренко.

— Слышу, — отвечаю я и прихожу в себя.

А почему, собственно говоря, я испугалась? Ничего сверх того, что болтают все, я не говорила. Да и времена нынче другие.

— Когда вам будет удобно к нам подойти? – спрашивает мой собеседник.

Это безличное и плебейское «к нам» меня страшно раздражает, хотя и любая другая его фраза, не сомневаюсь, бесила бы меня не меньше.

— Так когда? – любезным голосом повторяет он. – Завтра или вам удобнее послезавтра?

— Завтра! – чуть ли не выкрикиваю я, еле сдерживаясь, чтобы не сказать: «Сегодня! Сейчас!» Чтобы скорее, скорее развязать этот неизвестно кем завязанный узел.

— В десять ноль-ноль вас устроит? Или лучше в одиннадцать? Писатели спят поздно… — я слышу, как он улыбается.

— В десять, — сухо говорю я.

— Жду вас в десять. Мы находимся на улице Дзержинского, — и он называет адрес городского КГБ.

Самое логово!

— Как я вас узнаю? – спрашиваю я.

— Ну что вы! – укоризненно говорит он. – О чем вы беспокоитесь? Вас узнаю я. Значит, до завтра.

Я не отвечаю и обреченно кладу трубку.

До рандеву со старшим лейтенантом Сидоренко остаются сутки. О том, чтобы сесть за переводы, не может быть и речи, хотя журнал торопит, и я собиралась именно сегодня сделать главный рывок. Но вместо этого я иду в магазин, затеваю стирку, готовлю.

Что им от меня надо? Понятия не имею. Единственная зацепка, это «писатели спят поздно».  Значит, разговор будет «на литературные темы».

Спать ложусь поздно, все равно не усну. И действительно, засыпаю только под утро, разработав единственно возможную, как мне кажется, линию поведения, и снится мне какая-то невнятная мерзость.

Ровно в десять открываю тяжелую дверь голубого особняка и оказываюсь в проходной. Не успеваю ни о чем спросить охранника – передо мной ниоткуда возникает человек с характерной внешностью, вернее, без внешности. Запомнить невозможно. Серый костюм, серая рубашка, серый галстук, серое лицо, серые волосы. Никаких особых примет. Видимо с приметами туда не берут.

— Лорина Евгеньевна? – говорит он. – А я вас тут поджидаю. Пройдите, пожалуйста сюда, — и он показывает рукой на дверь, ведущую из приемной вглубь помещения.

Вот влипла!

Прохожу, и сразу же оказываюсь в небольшой комнате с письменным столом, книжной полкой и еще какой-то казенной мебелью.

— Пожалуйста, — он показывает на стул возле стола, а сам садится с другой стороны на свое хозяйское место.

Я смотрю на часы, чтобы потом доложить домашним, сколько продолжался разговор, и он перехватывает взгляд.

— Вы аккуратны, — говорит он.

Я молчу. Вообще я решила говорить как можно меньше и не давать себя втянуть ни в какие обсуждения и споры.

— Вы наверное догадываетесь, зачем мы вас пригласили? – приступает он к делу.

Опять «мы»! Очень хочется спросить: кто это «мы»? Почему вы говорите о себе во множественном числе? Но – не втягиваться в разговор. Поэтому молчу и пожимаю плечами.

— Вы конечно слышали о «МетрОполе»? – это он говорит тоном, не допускающим сомнений.

— Читала, — отвечаю я. – В газетах.

— Ну, не только же в газетах!.. — мягко журит он меня за обман. – Вы же вращаетесь среди писателей. Не может быть, чтобы они об этом не говорили! Нам было бы очень любопытно узнать, какие настроения наблюдаются сейчас среди писателей, кто одобряет акцию с «Метрополем», кто нет.

Ах, вот в чем дело!

— Но среди каких писателей я могу вращаться? – удивляюсь я. – Я ведь даже не член союза писателей.

— Но вы в профкоме литераторов, — напоминает мне старший лейтенант КГБ.

— Да я там вообще не бываю и ни с кем не вижусь! А у нас в доме никто и не слыхивал ни про какой «Метрополь». Знаете, какие у нас соседи? Пенсионеры, бабки разные…

— Почему же это вы не бываете у себя, можно сказать, на работе? – неодобрительно интересуется Сидоренко.

— Мне не до того… У меня недавно была операция, — начинаю я плачущим голосом. —  И муж меня бросил. И сын учится кое-как, в школе одни неприятности.

Наступает пауза. И я добавляю для верности:

— Сын еще к тому же все время болеет.

Мой собеседник с ухмылкой смотрит на меня, очевидно подобные речи ему приходилось слушать не раз. Но работа есть работа, и он делает новый заход.

— Но какие-то друзья у вас есть?

— Какие друзья?!.. Я же говорю, меня муж бросил. И операция недавно была…

Легким движением руки он останавливает мой перечень.

— Скажите, а как ваши творческие дела?

— Да я уже сто лет не пишу! Сын все время болеет…

— Но вы же переводите? По-моему, с болгарского? – он демонстрирует свою осведомленность. – На что-то же вы живете?

— Переводы иногда печатают, — соглашаюсь я. – Но редко.

— А стихи?

— Вообще не печатают.

— А почему же вы не приходите к нам?

— К вам??? – изумляюсь я.

Изумляюсь совершенно искренне.

— Мы бы вам помогли печататься, надо было обратиться.

— Но мне и в голову это не приходило! – без тени притворства восклицаю я и тут же себя одергиваю: никаких эмоций!

— Мы многим помогаем, — значительно произносит он и смотрит мне в глаза. – Так что имейте в виду.

— Да мне сейчас вообще не до того! – снова гнусным голосом завожу я свою песенку. – У меня была операция, очень тяжелая, за это время сын совсем от рук отбился, мужа ведь тоже нет…

Я вижу, как на лице моего собеседника появляется сначала страдание, потом отвращение.

Осталось продержаться совсем чуть-чуть… Разумеется, он все понимает, но за руку меня схватить не может.

— Тогда я хочу попросить вас об одной услуге, — говорит он, и мне ясно, что у них (тоже во множественном числе) существует определенная схема беседы со своими подопечными, и он обязан придерживаться ее до конца.

— Да разве я могу вам оказать какую-то услугу? – удивляюсь я. – Какую?

— Я смогу вас время от времени приглашать для консультаций?

— Но какие консультации я могу вам дать? О стихах? Хорошее стихотворение или плохое? Так у вас для этого есть союз писателей, там знаете какие мастера? А я даже не член союза.

— Мы можем вам помочь вступить в союз писателей! – хватается он, как за соломинку, за мою последнюю фразу.

— Да не до того мне сейчас… — снова начинаю я. – Вот с мужем разошлась, теперь развод будет, надо думать, что делать с квартирой, придется разменивать… А где взять силы, я ведь после операции…

— Ладно, хватит! – он резко, чуть ли не с ненавистью меня прерывает. – Вы свободны. Только у меня к вам просьба: если мы с вами встретимся где-нибудь, скажем, в ЦДЛ или на каком-то литературном мероприятии, не надо со мной здороваться. Делайте вид, что мы незнакомы.

— А мы и не знакомы, – говорю я и, почувствовав, что туча проходит стороной, не удерживаюсь и добавляю: — Так что здороваться с вами не собираюсь.

Он вспыхивает, но глотает: ведь я ему пообещала именно то, о чем он просил.

— Вы свободны, — произносит он без всякого выражения и нажимает на какую-то кнопку. – Вас пропустят.

Я встаю и быстрым шагом иду к двери, а он остается сидеть за столом.

Совсем как в анекдоте: ни мне спасибо, ни ему до свиданья.

Больше старшего лейтенанта КГБ Сидоренко я никогда и нигде не встречала. Ни разу. Но не думаю, что его уволили за плохую работу – скорее всего, я его действительно при встречах не узнавала: серый костюм,  серая рубашка, серое лицо.