Сергей Чупринин. КОРЖАВИН НАУМ МОИСЕЕВИЧ (МАНДЕЛЬ НЕХЕМЬЕ МОИСЕЕВИЧ) (1925—2018)

(Размер шрифта можно увеличить, нажав на Ctrl + знак «плюс»)

В молодости К. (тогда еще, конечно, Мандель и для своих навсегда не Наум, а Эмка) то ли казался, то ли на самом деле был человеком не от мира сего.

Освобожденный от службы в армии по причине сильной близорукости, «он, — как вспоминает Н. Старшинов, — появился в 1944 году в литературном объединении при “Молодой гвардии”, возбужденный, постоянно читающий стихи и в аудиториях, и в коридорах, и на улице, совсем еще мальчишка».

И стихи эти – с политической точки зрения – были сомнительными. Можно даже сказать, вызывающе сомнительными: о репрессиях 37-го года, о Сталине и Пастернаке, — так что однажды, — продолжим цитировать мемуары Н. Старшинова, — К. вызвали на Лубянку и сказали «очень мягко: — Вы — талантливый и откровенный человек. Но лучше сейчас эти стихи не читать. Не надо». И более того: уже «через несколько дней Эмка уже был “как денди лондонский одет”. Литфонд бесплатно выдал ему новенький костюм, ботинки, рубашку и пальто. Его немедленно приняли в Литературный институт…».

К. вроде бы всё понял. И даже написал сгоряча трогательный стишок про то, что   в час, когда ему потребуется помощь, он обратится именно к этим добросердечным людям: «Я приползу на красную Лубянку // К готическому зданию ЧК». Но уняться, однако же, и в институте не унялся: писал, как пишется, и читал повсюду, что пишется, поэтому, — говорит К. спустя десятилетия, — «что же мне было делать? Писать стихи и никому их не читать? Это противоестественно. Я не раз решал так себя вести, но из этого ничего не выходило. Радикальным решением было бы их не писать. Но тогда бы меня, такого, как я есть и должен был бы стать, не было бы вообще. Альтернативой тому, что некоторым кажется героизмом, было самоубийство».

Тут уж терпение властей лопнуло, и в ночь на 21 декабря 1947 года третьекурсника К. взяли. Восемь месяцев в изоляторе МГБ, психиатрическая экспертиза в Институте имени Сербского, приговор ОСО и… нет, все-таки не лесоповал, не лагерь, а только лишь высылка в Сибирь, где он много читал, сумел со временем даже закончить горный техникум в Караганде, сблизился с такими же ссыльными Ю. Айхенвальдом, О. Адамовой-Слиозберг, А. Есениным-Вольпиным.
И в это трудно поверить, но начал печататься в «Социалистической Караганде» и в «Комсомольце Караганды»:  пока еще не под «хорошей сибирской фамилией» Коржавина, давно уже придуманной, по его словам, Е. Мальцевым,  а под специально подобранным для конъюнктурных надобностей сладковатым псевдонимом Н. Мальвин.

К. он по-настоящему станет уже в Москве, куда вернется 25 декабря 1954 года и где, получив сначала справку о реабилитации (1956), потом диплом об окончании Литинститута (1959), наконец-то почувствует себя профессиональным литератором, кормящимся, как и многие тогда, прежде всего переводами.

Его собственные стихи проникали в печать редко, так что самой заметной публикацией станет подборка в альманахе «Тарусские страницы» (1961), а первая (и оказавшаяся в СССР единственной) книга «Годы» так и вовсе выйдет только в 1963 году. Причем, и это тоже понятно, самых дерзких, отчаянно вольномысленных коржавинских стихотворений в этой книге не было. Их, — говорит Е. Бунимович, — «не публиковали, но их знали наизусть».

И они-то, распространяясь в списках, превратили нелепого, безалаберного, смешного, не боявшегося выглядеть, — по словам О. Чухонцева, — «отчасти городским сумасшедшим»  поэта в легенду всей литературной России. И если прав Е. Евтушенко, и поэт в России действительно больше, чем поэт, то к К. эта формула применима в полной мере. Ведь, — замечает А. Солженицын, — «стих Коржавина не отличается собранностью и отлитой формой и неэкономен в строфах. Редкие стихи цельно-удачны, чаще — лишь отдельные двустишья или строки. Но всегда напряжённое содержание — политическое, историческое, философское — как бы и не нуждается в изощрённой стихотворной форме: оно и по себе достигает высоты, оно честно, умно, ответственно, и всё просвечено душевным теплом, сердечной чистотой автора, всё льётся от добрейшего сердца».

Незачем и говорить, что на излете Оттепели вел себя К. как положено поэту-гражданину: подписал коллективное письмо IV съезду писателей с протестом против цензуры, заступался сначала за А. Синявского и Ю. Даниэля, затем за А. Гинзбурга и Ю. Галанскова, брошенных в тюрьмы. И – опять-таки незачем говорить – власть отвечала соответственно: всё более и более глухим запретом на публикацию его стихов.

Единственным просветом в ноябре 1967 года стала премьера спектакля «Однажды в двадцатом», поставленного по его пьесе в московском Театре имени Станиславского, и, — рассказывает И. Зорина-Карякина, — «Эммочка, радостный и торжественный, ездил на поклоны. Надо было видеть эти сцены: выходит Мандель, маленький, смешной, лысый, плохо различая, где рампа, где зал, а на другой стороне сцены – Леонов, тоже маленький, круглый, лысый, копия автора, с полным почтением к нему – повторяет его обаятельные нелепые жесты. Зал в восторге. Долго не смолкающие аплодисменты. Эммочка счастлив».

Но и это окошко захлопнулось очень быстро. Доступ к читателям исчез вовсе, «воздуха для дыхания» не хватало, и, подав после допроса в прокуратуре заявление на выезд из страны (1973), К. оказался в эмиграции.

Жить в Штатах ему предстояло около 45 лет, но, судя по всему, он там так и не прижился: американской действительности и эмигрантской среды чуждался, считал, — как рассказывает друживший с ним Л. Эпштейн, — «что мир идёт к гибели, что и в России, и в Америке побеждают враждебные ему тенденции, и чувствовал, что для его бойцовского темперамента нет больше сферы применения». Однако же, как мог, с этими враждебными тенденциями сражался – и сборником эссе «В защиту банальных истин» (2003), и мемуарным двухтомником «В соблазнах кровавой эпохи» (2007).

Обе эти книги вышли уже в Москве, как и его последние прижизненные стихотворные сборники «Письмо в Москву» (1991), «Время дано» (1992), «К себе» (2000), «Стихи и поэмы» (М., 2004), «На скосе века» (2008). Здесь же К. настигли и знаки официального признания – специальный приз «За вклад в литературу» премии «Большая книга» (2006), премии «Венец» (2015), «Поэт» (2016).

Поздновато, конечно, и, с триумфом побывав в России в дни перестройки, получать эти награды он уже не приезжал: силы иссякли. И всё равно радовался, что его вспомнили и что, — как подытожил Ю. Карякин, — «люди поняли: Коржавин — это очень серьезное, серьезнейшее явление духовно-художественной жизни России от сороковых годов до сегодняшнего дня. <…>. Он — просто честное, совестливое, мудрое отражение, выражение и удивительное понимание этой трагической эпохи. И не задним числом, а изнутри».

Соч.: В защиту банальных истин. М, 2003; В соблазнах кровавой эпохи. В 2 тт. М., 2007; На скосе века: Стихи. М., 2008; Начальник творчества: Поэмы и стихотворения. Екатеринбург, 2017.
Лит.: Наум Коржавин: Все мы несчастные сукины дети: Байки и истории про Эмку Манделя, собранные Лешей Перским. М., 2017.

Один комментарий к “Сергей Чупринин. КОРЖАВИН НАУМ МОИСЕЕВИЧ (МАНДЕЛЬ НЕХЕМЬЕ МОИСЕЕВИЧ) (1925—2018)

  1. Сергей Чупринин. КОРЖАВИН НАУМ МОИСЕЕВИЧ (МАНДЕЛЬ НЕХЕМЬЕ МОИСЕЕВИЧ) (1925—2018)

    В молодости К. (тогда еще, конечно, Мандель и для своих навсегда не Наум, а Эмка) то ли казался, то ли на самом деле был человеком не от мира сего.

    Освобожденный от службы в армии по причине сильной близорукости, «он, — как вспоминает Н. Старшинов, — появился в 1944 году в литературном объединении при “Молодой гвардии”, возбужденный, постоянно читающий стихи и в аудиториях, и в коридорах, и на улице, совсем еще мальчишка».

    И стихи эти – с политической точки зрения – были сомнительными. Можно даже сказать, вызывающе сомнительными: о репрессиях 37-го года, о Сталине и Пастернаке, — так что однажды, — продолжим цитировать мемуары Н. Старшинова, — К. вызвали на Лубянку и сказали «очень мягко: — Вы — талантливый и откровенный человек. Но лучше сейчас эти стихи не читать. Не надо». И более того: уже «через несколько дней Эмка уже был “как денди лондонский одет”. Литфонд бесплатно выдал ему новенький костюм, ботинки, рубашку и пальто. Его немедленно приняли в Литературный институт…».

    Читать дальше в блоге.

Добавить комментарий