Сергей Чупринин. КОБЗЕВ ИГОРЬ ИВАНОВИЧ (1924-1986)

(Размер шрифта можно увеличить, нажав на Ctrl + знак «плюс»)

Отслужив инструктором штабов ПВО на фронтах Великой Отечественной войны (1943-1945), старший лейтенант запаса К. поступил в Литературный институт (1946). И сразу же выдвинулся в секретари комсомольской организации: витийствовал на собраниях, строжил формалистов, обличал, как и положено, космополитов и низкопоклонников.

Зато, — вспоминает его однокашник Б. Сарнов, — «ниже всех наших институтских поэтов котировался именно он — наш комсомольский вожак, Игорь Кобзев. На верхней же ступени этой нашей внутриинститутской поэтической иерархии стоял Мандель (будущий Коржавин). Борис Слуцкий в связи с этим предложил тогда такую формулу измерения поэтической силы: «Один мандель = сто кобзей».

Справедливости ради скажем, что сам Н. Коржавин отнесся к К. гораздо снисходительнее и в позднейших мемуарах даже объяснялся: «Многим сегодня моя дружба с Кобзевым – даже тогдашняя – кажется странной. Для них он – воплощение бездарности. Чуть ли не антисемит. Но ни антисемитом, ни бездарью он не был, стихи его в юности были талантливы и многое обещали. Конечно, он был “предан без лести”, но кто тогда не был таким?».

Пути их, впрочем, разошлись скоро: Н. Коржавина с третьего курса отправили в ссылку, а К., уже после окончания Литинститута (1950), по комсомольской путевке был делегирован за границу, чтобы, — как говорит еще один его однокашник А. Турков, — пополнить «массив тогдашних разоблачительных стихов о гнилом Западе».

С заданием родины К., конечно, справился. И настолько успешно, что его первую книжку «Прямые пути» (1952) пришлось после XX съезда даже изымать из библиотек в связи с обилием панегириков Сталину и чересчур грубыми нападками на фашистскую клику Тито.

Переусердствовать, впрочем, лучше, чем недоусердствовать. Так что и печатался К. в дни Оттепели без проблем – особенно в софроновском «Огоньке». И книги у него выходили исправно: «Мои знакомые» (1956), «В борьбе за это» (1957), «Да здравствует романтика!» (1959), «Такой характер» (1960) и т. д. и т. п. Выглядели они даже и на фоне комсомольской лирики совсем уж, по правде говоря, плакатными: «Всё, что Счастьем зовётся, // Всё, чем век наш украшен, — // Знаю, вызвали к жизни // Руки Партии нашей. // Это — руки солдата // И героя науки, // Это — руки строителя, // Нашей Партии руки!»

Однако еще раз напомним, лучше переусердствовать, чем… И комсомольский актив, едва начался поэтический бум, именно К. стал настойчиво противопоставлять идеологически сомнительным А. Вознесенскому, Е. Евтушенко и даже вполне вроде бы приемлемому Р. Рождественскому. Строчки К. выносили на транспаранты, цитировали в докладах, рекомендовали для пионерских утренников, а поскольку он писал не только про партию, но и про безгрешную любовь, эти строчки можно было увидеть уже и у старшеклассниц в тетрадках, и в дембельских альбомах.

Бой с «эстрадниками», какие бы злобные эпиграммы К. ни адресовал своему сопернику Е. Евтушенко, оказался, впрочем, заведомо проигрышным. Виною тому, разумеется, масоны, сионисты, и К., в 1965 году поселившись в подмосковном поселке Семхоз, из юрисдикции ЦК комсомола как-то само собою переходит под мировоззренческую опеку уже жительствовавшего там И. Шевцова, автора знаменитой «Тли», и других, как они себя назвали, «радонежцев» — больших специалистов по борьбе с чужеродной заразой.

К. неумолим: «Писал я много на веку, // Но всё, народ, сожги! // Коль хоть одну мою строку // Вдруг запоют враги!» К. стихами и поэмами доказывает, что Пушкина и Лермонтова убили именно масоны по заданию мировой закулисы. А когда в журнале «Москва» (1968, № 12) по недосмотру цензуры появляется стихотворение С. Липкина «Союз “И”» («Без союзов язык онемеет и, пожалуй, сойдет с колеи. Человечество быть не сумеет без народа по имени “И”»), К. мгновенно откликается своей инвективой «Ответ Семену Липкину»: «Хоть вы избрали, Липкин, эзоповский язык, // Читатель без ошибки в ваш замысел проник. // Итак, выходит что же? Вы из чужой семьи? // Вам Родины дороже народ на букву «И». // Не подрывайте корни Союза Эс-Эс-Эр, // Где поит вас и кормит народ на букву «Эр»».

Ну а дальше… Дальше К. на свой лад и в меру своего таланта переводит не только «Слово о полку Игореве», но и поддельную «Велесову книгу», всё круче склоняется к язычеству, так что в итоге под подозрением у него оказывается уже и христианское вероучение, «сочиненное», — как он точно уверен, — евреями на погибель русскому народу. Пишется поэма «Падение Перуна», где Вещий Боян обращается к святому Владимиру с грозным предупреждением: «Коль ты примешь, князь, христианский лад, // К нам на Русь, говорю заранее: // Вороньём церковники налетят, // Навезут “святое писание”. // Хоть писание это “святым” зовут, // Трудно книгу сыскать развратнее. // В ней и ложь, и грязь, и постыдный блуд, // И вражда, и измена братняя».

Удивительно ли, что на его заброшенной могиле нет креста?

Соч.: Избранное: Стихотворения и поэмы. М.: Худож. лит., 1985; Иван-озеро: Стихотворения и поэмы. М.: Сов. Россия, 1989; Падение Перуна: Сказ. М.: Потаенное, 2009.