Автор: (Размер шрифта можно увеличить, нажав на Ctrl + знак «плюс»)
Итак, послушайте мой рассказ о славном фламандском городе Брюгге (а по-английски «Брюж»), где люди вот уже лет 500 понимают толк и в тушеном кролике, и в отменных устрицах, и бургундских винах.
Направляясь в новый город или страну, люблю перечитать что-нибудь из местной классики.
«Легенду о Тиле Уленшпигеле» Шарля де Костера Дмитрий Быков (в чем-в чем, а в этом ему доверять можно) назвал в списке лучших книг всех времен и народов. Читала я ее давно, в прошлом веке.
И пока поезд – выпущенной из Евротуннеля пулей- несся по французскому и бельгийскому зимнему ландшафту, я перенеслась в мир незабвенного Тиля, боровшегося за освобождение фламандского народа от испанско-папистских захватчиков.
И вот какие истины мне открылись. Напрасно право человека на вкусное и разнообразное питание считают чем-то низменным. Без преувеличения скажу, что именно так сформировалось самоуважение французской и фламандской личности и их гражданское общество: с уважения к собственному праву на вкусную пищу. Личность, уверенная в своем вечном неотъемлемом праве производить и потреблять первоклассные кулинарные шедевры — за это и на костер пойти не грех. И шли веселые фламандцы.
Недаром в романе Костера садист Филипп —король испанский не только заурядно питается, но и никогда не улыбается, даже когда ему радостно от очередной своей пакости. Он одинок и, в общем, несчастен в своем фанатичном аскетизме. А у Тиля и Клааса—везде друзья, что балагурят даже под пыткой, даже на костре. Им не страшно умирать: им есть, что вспомнить, их жизнь полна до краев, она полна аромата чудесных гентских сосисек, она благоухает морем от сладостных зеландских устриц, искрится отличными винами и знаменитым пивом, полна румянящихся на вертелах ортоланами, а вертела-то эти крутят пухлые ручки неотразимых, полногрудых и нежных хозяек постоялых дворов…
“Светлого вам пива и неутомимых вам супругов!” – желает дамам отец Тиля, основательный, трудолюбивый балагур Клаас, которого мучительно будут жечь на костре испанцы.
Жизнь жестока и коротка. И потому со всего этого жизнелюбия начинается уверенность людей в собственном праве жить, пусть недолго, но так, как считают нужным и справедливым и верить в то, что считают справедливым.
Что, казалось бы, испанскому королю, которому принадлежал тогда весь мир, включая Америку, какая-то маленькая, полузатопленная Фландрия!
Но именно эту Фландрию ему нужно уничтожить и сломить ее дух, потому что во всем этом их жизнелюбии –отрицание его самого и его представлений о том, каким должен быть мир.
“Упрямый, как мул, король Филипп, был убежден, что воля его, подобно воле божьей, должна властвовать над миром. Он мечтал о том, что наши края, отвыкшие от покорности, снова впряглись в старое ярмо, так и не добившись никаких реформ”.
Пепел бедняги Клааса, зашитый в атласный мешочек, который носит теперь на груди его сын, Тиль – Совиное Зеркало (Уленшпигель!) — это о праве на собственное достоинство. Написано в веке XIX o веке XVI! В общем, правильная оказалась классика у фламандцев!
…Брюгге- словно в гигантской музыкальной шкатулке открыли крышку- звенел колокольными карильонами с трех своих колоколен, вскрикивал лебедиными кликами на каналах, цокал подковами тяжелых, фламандских лошадей по булыжной мостовой.
Машин в самой старой части города, где мы поселились, почти не было. И запахи в Брюгге добротные, старинные – конского навоза, палой листвы, хвоей, тиной каналов и, конечно, шоколада и кофе!
Трудно сейчас поверить, что ЧЕТЫРЕ века – до самого 19-го- тихо умирал славный когда-то город Брюгге. Заилилась река Звин, занесло ее песком, не стало выхода к морю, и вся торговля английской шерстью, кожами, уникально ограненными бриллиантами (технологию сверхточной огранки изобрели именно здесь!) – переместились в Антверпен.
И промышленная революция 18 века, охватившая Европу, тоже прошла мимо города, даже не поклонившись: население было слишком бедным, чтобы реконструировать дома под более просторные мануфактуры, как это происходило в других городах северной Европы (и потому их испортило!) Брюгге же ветшал, совершенно нетронутый прогрессом. Несчастье помогло. Бедность сохранила красоту.
Страшно, наверное, было тогда на Рождество в опустевшем, ветшающем Брюгге – черные окна, черная вода каналов, шныряющих по улицам крысы, сырость, змеей заползающая в пустые, безмолвные дома, с навеки погасшими огромными очагами. Тьма опять воцарилась здесь, как было в те времена, когда викинги еще не основали здесь порт и город, и по темным берегам Звина бродили медведи ( медведей здесь было так много, что сейчас они — на гербе города!)
В 19 веке, после разгрома Наполеона при Ватерлоо, в сонном Брюгге остались уже только те, кто не мог по каким-то причинам уехать, или тот, кому было все равно, где доживать. Не закрылось тут только несколько пивоварен- единственное оставшееся на долю местных жителей средство развеивать тоску- поэтому алкоголизм крепчал, а в Европе стала ходить поговорка: “пьяница как из Брюгге”.
Дальше наш рассказ пойдет о всемогуществе литературы. В 1890-м году занесла судьба в этот город одного писателя по имени Жорж Роденбах, который и написал здесь книгу “Bruges la Morte». «Мертвый Брюгге».
Книга имела два необходимых компонента любого бестселлера: предосудительная в моральном смысле интрига, включающая любовь горожанина к проститутке, разворачивалась на фоне талантливого описания запустения, от которого кровь стыла в жилах. Книгу тут же перевели на английский, и все это совпало с модой на романтические развалины, увитые плющом: в чем-чем, а в этом здесь недостатка не наблюдалось.
И вот тогда среди английских офицеров, победителей при Ватерлоо, зародилась спонтанная традиция — вывозить свои семейства в Бельгию, чтобы показать семьям места славы британского оружия, и на этом маршруте лежал Брюгге.
И немели первые туристы от романтического восторга: ах, какое восхитительное запустение — точно, как у Роденбаха, даже хуже, что еще лучше! И наиболее романтичные решали здесь поселиться.
Потому что даже самый романтичный англичанин всегда уловит под всем этим поэтическим плющом очевидное и практическое: сильный английский фунт позволял англичанам жить в Бельгии на свои доходы просто припеваючи, гораздо лучше, чем в Лондоне, а вложение капитала в недвижимость, в «стены», особенно такой вот качественной постройки на века — самое выгодное дело на свете.
Сначала сюда переехало несколько десятков семей, потом – больше, и больше! Стучали молотками строители: ремонтировались заброшенные особняки, строились новые.
Город расцветал кружевными зонтиками и гобеленами, рестранами и прекрасными магазинами, хорошел, и говорил по-английски! Нужны стали прислуга, транспорт, товары. Стали возвращаться банки.
Расцвела продажа антиквариата и предметов искусства.
Англичане в Брюгге давали любые деньги за фламандских примитивистов 16 века и увешивали ими свои великолепные особняки. Постепенно, видя такие новые деловые возможности, потянулся в Брюгге народ.
Вот как может возродить целый город своевременная книга, пусть и сомнительных художественных достоинств и сейчас совершенно забытая!
Во время Второй мировой войны городу тоже суждено было уцелеть. Его спасла красота. В буквальном смысле. В Гадцанде, на границе с Нидерландами была установлена артиллерийская батарея, которая уничтожила бы город. Но один офицер, геноссе Хопман: сразу влюбившийся в Брюгге, совершил нечто для офицера вермахта беспрецедентное. Отказался выполнять приказ по разрушению города, эмоционально заявив, что “это самый красивый город, и это безумие! И никакого стратегического значения такое разрушение не имеет.” И – невероятно – убедил командование отменить приказ.
Это днем Брюгге веселый, а вот ночью, когда возвращаемся мы в свой отель тихими, морозными, узкими, вымершими улицами и мостами над черными каналами, обступают нас со всех сторон древние вязы огромного парка Минневатер, и в отеле этом мы совершенно одни. Комнат в нем примерно десять. Горничными тут две девушки. Одна – высокая чернокожая красавица с прекрасным французским языком и неплохим английским, а другая – тоненькая, очень приветливая белоснежка из Брюсселя, у которой английский чуть лучше. Между собой девушки, по всей видимости, неплохо ладят и говорят все время тоже по-французски. Завтрак готовят, когда бы мы ни проснулись, никаких ограничений, хоть в полдень.
Но как только высокие часы в приемной с огромным камином бьют четыре пополудни, они исчезают, и ночью-то мы остаемся совершенно одни в этом большом, неизвестно кем построенном особняке (на фронтоне выбито 1711 год), наедине с гигантскими каменными каминами в каждой комнате, украшенными головами горгулий с высунутыми, как у повешенных, языками, в стиле беспокойного Иеронима Босха. А еще тут заоблачные потолки, и фламандские полы в черно-белую клетку, некстати напоминающие полотно «Царь Петр допрашивает своего сына, царевича Алексея».
«В этих темных узеньких каналах
С крупными кругами на воде,
В одиноких и пустынных залах,
Где так тихо-тихо, как нигде,
В зелени, измученной и блеклой,
На пустых дворах монастырей,
В том, как вечером слезятся стекла
Кованых чугунных фонарей,
Скрыто то, о чем средь жизни прочей
Удается иногда забыть,
Что приходит средь бессонной ночи
Темными догадками томить.» (И. Эренбург)
Этот дом, наверняка, полон призрачной памятью. Из черных каминов, как порталов в потустороннее, тянет холодом, поэтому мы уходим в город допоздна бродить по его улицам над каналами, пахнущими горячим шоколадом, жареными каштанами и вафлями.
На улицах звучат языки всего мира.
Много утекло воды в каналах Брюгге за полуторатысячелетнюю историю, и не раз к воде подмешивалась кровь…Но вот, века спустя, бывшие враги, гонимые и гонители, испанцы и фламандцы, немцы и евреи, и многие другие, сидят здесь за столиками в одних и тех же ресторанах, и не понимают, как могло быть иначе.
Европе, обильно политой кровью, только века спустя, стало ясно, что действительно ценно. Например, простые, негромкие, обыкновенные и мирные радости быстротечных наших жизней, и вот это доброе вино, и крольчатина с бобами, и веселый огонь в очаге!
“Светлого вам пива и неутомимых супругов!” -как завещал великий и веселый фламандец Клаас, умирая за то, что ему было дорого, умирая непокоренным!
Брюгге — памятник тому, что постоянны только перемены, что время лечит даже непримиримую вражду и что каналы Брюгге полны Временем.
Мы въехали в Брюгге уже затемно и никак не могли найти стоянку. Наконец,, я останвился у дверей отеля и пошел к хозяину за помощью. «Сейчас я поставлю вашу машину на своё место, а потом найду место для себя. Но, пожалуйста, пока вы в Брюгге, не сдвигайте машину с места». Мы послушались и в Гент поехали на поезде.
Полуанекдот; дерутся фламандцы и валлоны, и полицейский кричит; «Фламандцы- налево, валлоны — направо» (или наоборот). А еврей спрашивает: «А куда бельгийцам?» Агенства по аренде машин находятся в Брюсселе на окраине города, и мы наняли такси. Водитель-валлон тут же стал жаловатьмся, как их угнетают фламандцы. А по дороге В Брюгге, где-то в центре Фландрии, портье отеля, как только дал нам ключи, стал говорить, что вся культура Бельгии от них, фламандцев.
За много визитов — ни одного неприятного впечатления от Нидерландов
Карина Кокрэлл-Ферре. САМОЕ ВАЖНОЕ В БРЮГГЕ
Итак, послушайте мой рассказ о славном фламандском городе Брюгге (а по-английски «Брюж»), где люди вот уже лет 500 понимают толк и в тушеном кролике, и в отменных устрицах, и бургундских винах.
Направляясь в новый город или страну, люблю перечитать что-нибудь из местной классики.
«Легенду о Тиле Уленшпигеле» Шарля де Костера Дмитрий Быков (в чем-в чем, а в этом ему доверять можно) назвал в списке лучших книг всех времен и народов. Читала я ее давно, в прошлом веке.
И пока поезд выпущенной из Евротуннеля пулей несся по французскому и бельгийскому зимнему ландшафту, я перенеслась в мир незабвенного Тиля, боровшегося за освобождение фламандского народа от испанско-папистских захватчиков.
И вот какие истины мне открылись. Напрасно право человека на вкусное и разнообразное питание считают чем-то низменным. Без преувеличения скажу, что именно так сформировалось самоуважение французской и фламандской личности и их гражданское общество: с уважения к собственному праву на вкусную пищу. Личность, уверенная в своем вечном неотъемлемом праве производить и потреблять первоклассные кулинарные шедевры — за это и на костер пойти не грех. И шли веселые фламандцы.
Читать дальше в блоге.