Автор: 
1
Всякого поэта надо читать в том возрасте, который соответствует его собственному, тайному, неизменному. Так не у всех — у Пастернака, скажем, он резко менялся. Окуджава сам о себе сказал: мне тридцать лет было 40, потом вдруг стало 70. Ахматовой, по-моему, всегда было 30, а Гумилёву то 10, то 50, до которых он не дожил (а какие были бы стихи!). Антокольскому всегда было 12, примерно в этом возрасте я его и открыл, и полнота этого совпадения меня восхищала. Лет пять он был у меня одним их любимейших поэтов, потом отошёл на второй план, но равнодушен я к нему никогда не был, и никогда он меня не раздражал — ни театральностью, ни избытком темперамента, ни даже заходами в повествовательную советскую поэзию, в длинные и почти всегда неудачные стихотворные повести, которые были, кстати, вполне перспективным жанром — но ему оказались не по характеру. Истинным его жанром, в котором он летает под куполом,— была драматическая поэма, синтез двух его дарований, поэтического и театрального. Тут он достиг двух изумительных вершин — «Франсуа Вийон», которого сам справедливо считал лучшим своим произведением, и «Робеспьер и Горгона». Были у него и первоклассные лирические стихи, и замечательные поэмы,— но только когда он не пытался приспособиться к окружающей среде.
Блестящее эссе Дмитрия Быкова о Павле Антокольском
1
Всякого поэта надо читать в том возрасте, который соответствует его собственному, тайному, неизменному. Так не у всех — у Пастернака, скажем, он резко менялся. Окуджава сам о себе сказал: мне тридцать лет было 40, потом вдруг стало 70. Ахматовой, по-моему, всегда было 30, а Гумилёву то 10, то 50, до которых он не дожил (а какие были бы стихи!). Антокольскому всегда было 12, примерно в этом возрасте я его и открыл, и полнота этого совпадения меня восхищала. Лет пять он был у меня одним их любимейших поэтов, потом отошёл на второй план, но равнодушен я к нему никогда не был, и никогда он меня не раздражал — ни театральностью, ни избытком темперамента, ни даже заходами в повествовательную советскую поэзию, в длинные и почти всегда неудачные стихотворные повести, которые были, кстати, вполне перспективным жанром — но ему оказались не по характеру. Истинным его жанром, в котором он летает под куполом,— была драматическая поэма, синтез двух его дарований, поэтического и театрального. Тут он достиг двух изумительных вершин — «Франсуа Вийон», которого сам справедливо считал лучшим своим произведением, и «Робеспьер и Горгона». Были у него и первоклассные лирические стихи, и замечательные поэмы,— но только когда он не пытался приспособиться к окружающей среде.
Читать дальше по ссылке в блоге.