Тетеринский рынок

ТЕТЕРИНСКИЙ РЫНОК
Это было послевоенное голодное время. Были рынки, но не такие как сейчас — с ломящимися от продуктов прилавками. На тех рынках едой не пахло. Тетеринский рынок находился недалеко от нашего дома. Нужно было перейти дорогу с трамвайными путями и машинами и потом спуститься мимо Яузской больницы вниз по Тетеринскому переулку. Этой же дорогой я ходила в Детскую библиотеку на Землянке. Поэтому каждый раз проходила мимо рынка. Летом у задних ворот обыкновенно сидели старушки деревенского вида с букетиками лесных фиалок, ландышей, незабудок, ромашек. Они теснились на узком тротуаре с выщербленным асфальтом, но на территорию рынка не заходили, т.к. надо было платить за место.
Если пройти в ворота, то сразу от ворот по правую сторону находилась неказистая будочка, в которой располагалась «фотоателье». Сколько себя помню, эта будочка всегда была там. Все окно ее было залеплено черно-белыми, глянцевыми фотографиями с узорчатой каемкой по краям. Снимки наполовину выцвели, пожелтели, кое-где оторвались или чуть держались. Проходя мимо, я всегда задерживалась около одной фотографии. На ней были две молоденькие девушки в летних платьях, стоящие боком к фотографу и протягивающие друг дружке руку как бы здороваясь. Под ней надпись (орфография подлинная):
Ты уедешь, я уйду,
мы с тобой не свидимся,
давай, Таня дорогая,
поскорее снимимся.
о-о-о-о-о-о-о-о-о
Эта виньетка «о-о-о» оформляла стих. Мой брат ее озвучил и дурачился, на манер речитатива произнося стих и «о-о-о».
От этой будочки тянулись вглубь рынка палатки с разным товаром. Большим спросом пользовалась мануфактура. Почему-то эти палатки помнятся мне больше других. Я ходила туда, чтобы посмотреть на ткани, лежащие на полках в рулонах. В одной палатке продавались легкие ткани, ситец, сатин, бязь, в других – материал на пальто, сукно, драп. Мне нравилось, как в руках продавцов эти тяжелые рулоны с помощью какой-то палки легко разворачивались, продавцы отмеряли сколько было нужно метров, потом рулон ложился на место. Тогда от взрослых я слышала слово «кооперация», но не знала его значения. Теперь-то я понимаю, что эти палатки были не совсем государственными предприятиями.
Как-то мой отец приходит с рынка и, смеясь, рассказывает историю, которая как раз служит тому подтверждением. Он заходит в одну палатку с тканями. Там колхозница спрашивает цену на ситец. В палатке — двое продавцов, которые между собой общаются на идише. Отец знает идиш и невольно становится свидетелем их разговора. Один продавец говорит, почему ты назвал такую цену на ситец, когда он стоит гораздо дешевле? А другой ему отвечает: да, ладно, колхознице можно, она все равно ничего не поймет.
На рынок многие ходили ради барахолки. Все что-нибудь продавали, несли на рынок последнее, что у них было. Однажды отец пришел с рынка очень расстроенный. Сказал, что на рынке видел старика еврея, который продавал (не помню точно, что назвал отец) то ли скрипку, то ли еще что, но что-то самое для него дорогое, ценное. И вид у старика был самый несчастный. Мама сказала: его надо накормить, иди, приведи его к нам. Отец пошел, но его уже там не было.
Прошли годы. Рынок стал другой, но иногда напоминал чем-то прежнее время. Однажды я возвращалась домой перед самым Новым Годом. Уже стало темнеть. Иду мимо рынка. Ворота открыты, но рынок пустой. Только около рядов виднеется одинокая женская фигура в белом платке на голове. Подхожу ближе. Передо мной женщина, довольно еще молодая, симпатичная, но «со следами всех пороков на лице». Женщина, похоже, давно на рынке, замерзла, на месте не стоит, топает, пытаясь согреться.
На прилавке у нее елочные ветки с шишками. Посмеиваясь, притоптывая, говорит бодрым голосом: « Девушка, поддержи коммерцию! » (с юмором у алкоголиков всегда полный порядок). Конечно, я «поддержала». Ветки были необыкновенно красивые. А в комнате долго стоял запах хвои.