Фрагмент выпуска программы Дмитрия Быкова «Один» от 5 ноября 2021 года (стенограмма)

(Размер шрифта можно увеличить, нажав на Ctrl + знак «плюс»)

Основные вопросы, которые поступили на эфир, связаны, с одной стороны, с назначением Кехмана (я уже об этом говорил, но это не очень интересно) и уходом Боякова, с другой стороны, с главным, на мой взгляд, событием этой недели. Это фильм «Дождя*» о Навальном. Ну, не фильм — журналистское расследование о том, что происходит сейчас с Навальным в колонии и о том, как его там прессуют.

В принципе, уже пошли совершенно предсказуемые комментарии — омерзительные, конечно, — что так прессуют всех. Более того, что Навальному повезло, потому что всё могло быть гораздо хуже. Я думаю, что обменяться с ним, таким везучим, авторы этих комментов не хотели бы. Хотя придется — шанс велик.

А если говорить всерьез, то, конечно, поразительно количество вещей, к которым мы привыкли. Вот я послушал: сейчас уже разговор о том, что в Украине планируется лишать лицензии за отрицание агрессии. Ну, такая бледная тень российской политики за отрицание разных официальных российских идеологем.

Я вспоминаю, как Славой Жижек сказал одному оппоненту: «Without you the world would be a better place» («Без вас мир был бы лучшим местом»). Вот насколько лучшим местом был бы мир без российско-украинского конфликта, который поставил Россию перед фактом собственной чудовищной деградации, который Украину мало того что отвлек от решения главных ее, базовых проблем, но вдобавок еще и вверг, конечно, в неизбежную военную риторику. А военная риторика всегда отвлекает от проблем мирной жизни, всегда приводит к деградации дискурса, что бы вы ни говорили. Будь это самая справедливая война за независимость, она всё равно приводит к деградации. Это такой закон: война ни одной проблемы не снимает — она их все загоняет вглубь.

И вот эта катастрофическая ситуация развивается с 2014, а на самом деле гораздо раньше. И насколько всё могло бы быть лучше, если бы Россия не озаботилась настолько проблемой вот этого абсолютно гопнического доминирования, гопнической трансформации. Сколько мы могли бы не потерять друзей, сколько мы могли бы не навесить отвратительных ярлыков на инакомыслящих, которые сразу стали внутренними врагами.

Ведь военное время, понимаете, имеет свои далеко не гуманные законы. Что говорить? Эта война в данном случае является сугубой инициативой, сугубой заслугой российских реваншистов, которые жаждут вовлечь в сферу своего доминирования всё больше и больше территорий, хотя они абсолютно не знают, что им делать с территориями имеющимися.

Но это всё скучно повторять. Я просто хочу сказать, что ситуация с Навальным заново высветила страшное моральное падение, всеобщее. Конечно, Навальный герой. Вот мы с Гарри Каспаровым сделали тут большое интервью — был у нас повод повидаться в Нью-Йорке. Я давно хотел с ним встретиться — всё-таки мы 10 лет не разговаривали, посмотреть, что и как происходит. И вот он совершенно точно сказал, что в терминах прагматики поступок Навального оценивать нельзя. Где начинается риск жизни, там отступают прагматические моменты.

Возможно, при каких-то обстоятельствах, останься он за границей, он бы сильнее расшатывал режим. Но моральное воздействие он производит такое — одним тем, что он вернулся и сейчас там сидит, — что никакая политическая деятельность не сравниться с этим нравственным шоком.

Вот когда мы слушаем дикие зековские рассказы об изощренных и мерзких (именно мерзких) издевательствах над ним (собственно, Марина Литвинович всё написала абсолютно точно, и я подписываюсь под каждым ее словом), мы понимаем, что в лице Навального действительно таким образом искупается наш общий грех.

Другое дело, что вот это всеобщее молчаливое наблюдение и сочувствие не является действием и оно не снимает греха ни с кого. Все, кто это терпит, все, при ком это делается, все, кто являются гражданами одного государства, подписываются под тем, что оно делает. Вот это надо подчеркивать. И я здесь совершенно не исключение, потому что я могу возмущаться и негодовать сколько угодно, но все мои действия абсолютно вегетарианские, бессмысленные. Да, наверное, Алексею легче от того, что ему сочувствует некоторое количество друзей.

Тут, кстати, мне один такой слушатель, такая жидковатенькая субстанция, пишет, не боюсь ли я, выступая сейчас в Америке и читая там лекции, утратить часть отечественной аудитории. Это отечественная аудитория переживает за меня горячо. Так, видите ли, за ту аудиторию, которую представляет жидковатый собеседник, вот этот конкретный, я совершенно не переживаю. Потому что именно про эту часть аудитории, такую злорадно наблюдающую со своего дивана, очень хорошо сказал Окуджава.

Мне его племянник Зураб рассказывал, как Окуджава в 1972 году, когда у него в Москве в гостях была его тетка Сильвия (она много для него сделала, воспитывала его какое-то время), позвал тетю Сильвию на свой концерт — дай Бог памяти, в ЦДРИ. Она пришла в восторг и сказала: «Булатик, как же тебя любят, как тебе хлопают!». Он сказал: «Да, тетя Сильвия. А если бы меня прямо на сцене арестовали, ты вообще не представляешь, как бы они хлопали».

Это в России есть такая прослойка, которая любит наблюдать. Неслучайно, кстати, девиз «Будем наблюдать» пользуется такой популярностью. Есть еще такое его более быдловатое выражение. Не хочу никоим образом уязвить Венедиктова — это в последнее время стало хорошим тоном, а я никогда не делаю того, что является хорошим тоном. Позиция «будем наблюдать» в некотором случае единственно возможная, но есть такой гопнический вариант этой позиции — «запасемся попкорном». И вот бороться за ту аудиторию, которая запасается попкорном, мне совершенно неинтересно. Ведь кто такая аудитории, audience? Это зрители. Это те, которые едят и наблюдают. Пока вы выступаете, пока вас прессуют, пока вас убивают, она вяло аплодирует. Попкорном запаслась.

Российская политика дает людям (и, в общем, с этим нельзя не согласиться, это очень точное наблюдение) сладостное чувство безопасности — пока приходят за другими. Но надо сказать, что политика Путина отличается от политики Сталина в одном пункте довольно радикально: за вами придут только в случае, либо если вы открываете рот, либо если вы хоть что-то организуете — неважно, будь то координационный совет оппозиции или помощь сиротам; если у вас есть организаторские способности, и вы делаете что-то не согласованное с властью.

Отдельным случаем, отдельным кейсом являются, видимо, благотворители. Поэтому всех благотворителей, иногда делающих действительно очень благое дело, стараются присвоить. Вы помогаете умирающим умереть без боли? Да, вы можете это делать — с нашей санкции. Вступите в какое-нибудь из наших подразделений или выступите в поддержку одного из наших лидеров, тогда вы можете помогать обреченным. То есть тогда мы вам это разрешим. Либо если вы напрямую участвуете в каких-то масштабных финансовых схемах и не хотите делиться.

Вот три случая, при которых за вами придут. А остальным — пока не наступит такой слишком радикальный, что называется, drastical этап кризиса или ухудшения, если вас не будут уж совсем использовать в пищу, вам ничего не угрожает в путинской России. Она дает сладостное чувство такого, знаете, предсонья, как перед засыпанием — такое очень сладостное чувство своей безопасности.

Вот на ваших глазах пытают Навального, а вы можете сказать: «А мне это не грозит. Я ведь не выделывался, я ничего такого не делал. Я не ходил на акции». Да, я не делал и зла, конечно. Но как сладко, как мерзко сладко чувствовать себя в абсолютной безопасности! Я рот не открываю? Нет. На вопросы не отвечаю? Нет. Более того, я еще и повторяю иногда — так, подзвездываю, — что никогда Россия не жила так хорошо. Так сладенько.

Наверное, рискну сказать, что никогда Россия не испытывала так много sinful pleasures, грешных наслаждений. Я не знаю, как это перевести — у нас такого термина нет. Никогда Россия не испытывала так много мерзостных, гаденьких, вонюченьких удовольствий, таких наслажденьиц.

Путин великолепно ориентируется в человеческой подлости и великолепно на ней играет. То есть на этих струнах он исполняет листовские пассажи. Потому что можно, в принципе, руководя страной, пытаться играть на чувствах добрых. Но это опасно, это уязвимо: чувства добрые очень легко осмеиваются — это вещь понятная. А вот на мерзости играть — это уметь не надо. Искусства тут не требуется. Родиться Горовицем или Рихтером тут совершенно необязательно, а обязательно уметь вычленять в людях вот эту струнку низости и на ней наигрывать. И это хорошо получается.

Поэтому сегодня, когда большинство наблюдает за мучениями Навального, за мученичеством Навального, огромное большинство людей испытывает при этом не сострадание, даже не зависть (хотя зависть была бы уместна — всё-таки человек живет осмысленно, искупает собой грехи поколения). Нет, они испытывают такое чувствишко мерзостное — потирание ручек издалека. «Мы тайным потираньем рук встречаем потопление». Такой уютец в присутствии чужого несчастья. И это очень гадко. Даже те, кто сочувствует Навальному, мне кажется, абсолютно растворяются в этой массе злорадно подхихикивающих.

Страну можно растлить очень быстро. «Что сложено в год, можно в час раскрасть», сказал Маяк. Деструктивная работа, работа по растлению из страны, не требует, знаете, больших усилий. Это не то что катить камень в гору — это его подталкивать, когда он и сам катится. Так что превратить страну в такую трупную зловонную субстанцию — это вопрос нескольких десятилетий, а может быть, и лет. Что мы и наблюдаем сейчас.