Автор: — Не скрою, я прочитал вашу повесть залпом, — сказал редактор. — Мне было интересно. — Он не спеша налил себе воды, сделал глоток и добавил значительно: — А заинтересовать меня, как вы понимаете, труднее, чем верблюду пролезть в игольное ушко. Так что примите мои поздравления.
Я слушала, замерев. Впервые я отважилась отнести свои «творения» в журнал, и сразу же такие речи!
— Но… — редактор сделал из указательного пальца восклицательный знак и помахал им у меня перед носом, — слишком длинно. Слишком много слов. Сразу видно, что автор еще неопытен и не умеет концентрированно выразить мысль. Попытайтесь сократить повесть как минимум вдвое. Уберите прилагательные, из-за них текст звучит архаично. Где жалко — замените их наречиями. Открою вам один секрет, моя милая, я ведь когда-то тоже баловался прозой! — Он отечески улыбнулся мне, поднялся с кресла и принял позу профессора на кафедре. — Именно наречия придают повествованию динамизм, а прилагательные действие замедляют. Впрочем, вы еще молоды и постепенно все это постигнете сами. Итак, действуйте! Я вас жду через недельку.
Я пришла домой и перечитала повесть. Увы, как ни грустно, но редактор был прав. Вполне можно было обойтись без «волос, встававших от волнения торчком» и «мутного ненавидящего взгляда». Все это только замедляло действие. Или вот: «Он улыбнулся гаденькой короткой улыбкой и процедил сквозь зубы…» Тут целых два прилагательных! Зачем? Вполне достаточно — «улыбнулся гаденькой улыбкой». И зачем «процедил сквозь зубы» — это звучит архаично. Вообще-то, «гаденькой» тоже можно убрать. Просто — «он улыбнулся улыбкой и сказал…» Нет, «улыбнулся улыбкой» не годится, просто «улыбнулся». «Он улыбнулся и сказал…» — теперь хорошо. Динамично. Впрочем, даже и улыбаться ему не обязательно. Просто: «он сказал» — коротко и ясно.
Через неделю я протянула похудевшую повесть редактору.
— Вот видите, — обрадовался он, — теперь совсем другое дело!
— Сократила ровно вдвое, — похвасталась я.
— Ну, милая моя, зачем же так буквально понимать мои слова? — редактор укоризненно посмотрел на меня. — К тому же я сказал — как минимум вдвое. В повести все равно еще много лишнего. Вот, например, Гоша. Зачем он вообще? Не спорю, написан он выпукло, фигура колоритная, и речевая характеристика найдена удачно, но ведь это второстепенный персонаж, никак не влияющий на интригу. Его появление каждый раз только тормозит действие. Выкиньте его к чертовой матери, и повесть от этого только выиграет! Да, и еще ваша любовь к предметности! Кому нужны все эти ромашки, шелковые блузки и тумбочки? Выпалывайте их безжалостно, как сорную траву. Только действие, только интрига! Глагол — вот бог беллетристики. Побольше глаголов и поменьше всего остального!
Возвратившись домой, я твердой рукой переписала повесть. Редактор работал в журнале больше тридцати лет, и я не сомневалась, что не считаться с его опытом и профессионализмом — верх глупости и самонадеянности. Я была решительна и безжалостна, я изгоняла из повести лишних персонажей, ненужные рассуждения и необязательные ситуации. К вечеру мой главный герой лишился друга детства, забыл о существовании отца, к нему перестала приходить уборщица, и дом его покрылся холостяцкой коростой. Героиня лишилась подсматривающей за ней соседки, утратила любимую тетушку, и, кроме того, перестала по утрам совершать пробежки вокруг дома. Молодой врач, каждое утро любовавшийся с балкона бегущей молодой женщиной, тоже приказал долго жить, несмотря на то, что именно он и подсказал героине впоследствии разгадку убийства. Теперь героиня просто однажды задумалась и догадалась, кто убил почтальона, и хотя это было необъяснимо, но зато динамизм повествования усилился, и заинтригованный читатель теперь уже точно не должен был закрыть книгу, не дочитав ее до конца. Все одуряюще жаркие дни и томительные лунные ночи провалились в тартарары, посреди повести пылал громадный костер из садовых скамеек, тумбочек красного дерева, фамильного серебра, перчаток до локтя и шляпок с вуалью. Прорываясь сквозь треск костра, тихонько повизгивал испускающий дух пудель редкого палевого цвета.
Честно говоря, сначала, производя все это уничтожение, я испытывала неуверенность и тревогу, но, постепенно входя в азарт и ликвидировав еще пару героев и все предметы живой и неживой природы, я почувствовала облегчение. Теперь уже точно в повести не осталось ничего лишнего. Мысль была сформулирована четко и лаконично. Текст не был перегружен ни подробностями, ни рассуждениями.
— Ну-ну, посмотрим, что у вас получилось, — доброжелательно проговорил редактор, открывая мою рукопись.
«Вадим пришел, ушел, побежал, убил, поймали», — прочитал он. — Вот видите, как хорошо! Все просто и ясно. Четкость мысли и динамизм. Я же говорил, что глаголы — бог беллетристики.
Я кивнула.
— Только знаете что, моя милая, — редактор на мгновение задумался, — несите-ка ваше произведение в отдел афоризмов. Для нас оно коротковато, а Микаэлян будет в восторге. Зайдите к нему, я вас порекомендую.
И я отправилась к Микаэляну.