Борис Херсонский. 19 октября

Я Вам пишу. Привет! Чего ж Вам боле?

Сребрит мороз увянувшее поле.

Все говорят — нет правды на земле.

Но мы легко живем, неправдой сыты.

Деленьем размножаются пииты.

Дыра зияет в непроглядной мгле.

 

Печален я. Луна глядит в окно.

В душе моей и пусто, и темно.

 

Печален я. Со мною друга нет.

К тому же — отключили Интернет.

Наверняка просрочена оплата.

Не зря во сне я видел терминал

и номер счета тщетно вспоминал:

темна ума больничная палата.

 

Следит на табурете санитар,

чтоб поднадзорный фильтровал базар.

 

Пылай, камин, в моей угрюмой келье!

В душе тревога, но в бутылке — зелье,

и ты, шмурдяк, осенней стужи друг,

согрей мне сердце, не губи желудок,

тут не казарма и не жди побудок,

и не бери красотку на испуг.

 

Тем более — увяла красота.

И град не тот, и полночь в нем — не та.

 

Где вы, подруги юности моей?

Где вы, мои мерзавцы прежних дней?

где сволочи, доносчики, сатрапы?

Где провокатор, отставной гебист?

Где наши танцы — школьный вальс и твист?

Пропало все — и старость тянет лапы,

 

и близится, холера, и вот-вот

дотянется, на горле их сомкнет.

 

На то и осень, чтобы ждать зимы.

На то и старость на пороге тьмы,

чтоб, о порог спокнувшись, растянуться

и, возлежа на каменном полу,

разглядывать невиданную мглу,

не в силах встать, зевнуть и оглянуться

 

на древний мир, что за тобой, как пёс

в зубах Гомера, словно палку, нёс.

 

О, Пушкин! Не сердись! И я был мал.

Я тоже над Вергилием дремал,

не ведая телесных наказаний.

И признаюсь, что были мне милей,

как и тебе — Петроний, Апулей,

но неподъёмен груз ненужных знаний,

 

и мегатонны стихотворных строк

на книжных полках отбывают срок.

 

Роняет лес багряный свой убор.

Собака метит струйкою забор,

оглянется, и вновь бежит куда-то,

куда? Зачем? Закончены дела,

ждём холодов, дождемся ли тепла? —

сознание замарано, измято.

 

И не разгладить, и не распрямить,

и не связать разорванную нить.