(Размер шрифта можно увеличить, нажав на Ctrl + знак «плюс»)
Хуже репутации, чем у Е., не было, пожалуй, ни у кого в советской литературе. В. Маяковский внес его имя в свою предсмертную записку – мол, «надо бы доругаться». А. Фадеев публично сравнил со скорпионом, который кусает даже тех, кто хочет его спасти. А «студенты Лит. института, — как рассказывает К. Симонов, — написали на заборе его дачи, где красовалась надпись: “Осторожно, здесь злая собака”, между словами “злая” и “собака” — еще слово – “беспринципная”, “злая и беспринципная”».
Такую славу – «прохвост» и «грязный кондотьери» (Ю. Оксман), «гнусный, подлый человек» (В. Астафьев), «один из самых дурных людей, которых я встречал где бы то ни было» (К. Симонов) – можно было заслужить только смолоду. И он действительно из молодых да ранних. Уже в 16-летнем возрасте Е. (вместе с Л. Авербахом) редактировал газету «Юношеская правда», в двадцать два года стал ответственным редактором журнала «Молодая гвардия», в двадцать четыре – одним из секретарей РАППа, в двадцать восемь – главным редактором респектабельной «Красной нови».
И писал он с самого начала очень лихо, конечно. За дебютной книгой «Против мещанства и упадочничества» (1927) последовала еще одна, на этот раз «Против меньшевизма в литературной критике» (1931). И статьи, почти все, тоже у него были непременно против – против Н. Заболоцкого и Б. Пильняка, В. Шкловского и Г. Лукача, А. Твардовского и Б. Пастернака. С особым же остервенением — и не по команде, вот что важно, а по собственной инициативе – Е. кидался почему-то на А. Платонова.
Ну да, в 1920-1940 годы таких удальцов хватало. Но мало кто так твердо руководствовался правилом: «В полемике нельзя прикладывать оппонента наполовину – надо бить так, чтобы он уже не поднялся». И мало кто из столь же неистовых ревнителей – его друзей-соперников по РАППу уцелел в жерновах Большого террора.
Тогда как Е. судьба помиловала: лишившись 5 августа 1938 года руководящего поста в «Красной нови», он спланировал в ИМЛИ, где защитил кандидатскую диссертацию о М. Горьком и написал монографию об А. Малышкине (1940), годы войны провел во Всесоюзном радиокомитете на не очень видной, но все же номенклатурной должности главного редактора литературного вещания. С тем чтобы в 1946-м, когда политика партии по отношению к писателям вновь стала репрессивной, возглавить уже и «Литературную газету».
И эта непотопляемость вызывала понятные вопросы. «Почти откровенно в те годы работал в органах Ермилов. Все это знали», — говорит в своем дневнике А. Гладков, и другие мемуаристы тоже вспоминают, как они, едва завидев Е. переводили разговор исключительно на безопасные темы. Был ли он действительно (в точном смысле этого слова) сексотом ОГПУ-НКВД-МГБ, пока не доказано. Но известно, что прямыми политическими обвинениями и призывами к расправе над литераторами пестрят не только статьи Е., но и вынутые сейчас из архивов его, — как он изящно выражался, — «документики», то есть приватные письма в директивные органы, лично товарищам Сталину и Жданову.
И известно, что, например, что студент Литинститута А. Белинков восемь лет лагерей за роман «Черновик чувств» получил в 1944 году на основании экспертизы, по заданию следствия проведенной именно Е.
Оказавшись главным редактором «Литературной газеты» в самые позорные ее годы, Е., похоже, почувствовал себя бесконтрольным распорядителем писательских судеб и… Не по чину, должно быть, зарвался, вступив в конфликт с А. Фадеевым, К. Симоновым, Ф. Панферовым, едва ли не всеми другими тогдашними литературными генералами. Схватка была проиграна, из газеты в 1950 году Е. убрали, так что он, в том же, впрочем, году получив Сталинскую премию второй степени за книги о Чехове, теперь, и уже до конца жизни, вынужден был сосредоточиться на академической работе в Институте мировой литературы.
Из действующего резерва, однако, не выпал: в декабре 1954 года Е. намеревались назначить главным редактором планировавшегося к изданию журнала «Вопросы теории и истории литературы», а в 1963-м даже сменить им А. Твардовского в «Новом мире». И с этими обязанностями он наверняка бы справился. Пороха в пороховницах еще хватало, и, во всяком случае, ему в 1962 году было поручено открыть массированную кампанию против И. Эренбурга.
Но, видимо, прав А. Макаров, и действительно «минула пора таких вот направителей духовной жизни…». Так что последние 15 лет своей жизни Е., оставаясь сановником и в литературоведении, писал по преимуществу установочные доклады, статьи и книги о Пушкине, Гоголе, Толстом, Достоевском, Чехове – вполне, как принято считать, пустые, но важные, так как по ним современники могли судить, кому и за что из классиков положено теперь быть живым и хвалимым.
Один лишь пример: громыхнув в 1948 году брошюрой «Против реакционных идей в творчестве Достоевского», не кто иной, а именно Е. в 1956 году начал канонизацию автора «Идиота»: и с докладом о нем на юбилейном торжественном вечере в Колонном зале выступил, и монографию издал, и первое после 1930-х годов собрание сочинений классика предварил своей вступительной статьей.
А умер тихо, даже не удостоившись положенного ему по рангу и по заслугам некролога в «Правде». И, — рассказывает Б. Сарнов, — «на гражданскую панихиду в Малом зале ЦДЛ проводить “дорогого покойника” не пришел никто. <…> Ситуация была до такой степени необычная, что литфондовское и клубное начальство растерялось. Резонно предполагая, что лицам, провалившим важное общественное мероприятие, придется за это отвечать (пойди потом доказывай, что ты не верблюд), кто-то из них в панике позвонил в ЦК. И последовало мудрое решение. Не просто решение, а — приказ: в добровольно-принудительном порядке согнать в Малый зал всех служащих ЦДЛ: официантов, уборщиц, секретарш, счетоводов, библиотекарей… Явилось, конечно, и все клубное начальство. Строго поглядывая на подчиненных, они нагнетали гражданскую скорбь, а те послушно шмыгали носами. Некоторые, говорят, даже плакали…»
Уточним все-таки ссылкой на дневниковое свидетельство А. Гладкова: «А на торжественную панихиду по Ермилову пришло всего два десятка человек». Но велика ли разница? Тем более что, возможно, принужденные к скорби служащие ЦДЛ как раз и составили эти самые два десятка…
Соч.: Избранные работы в 3 тт. М., 1955-1956.
СЕРГЕЙ ЧУПРИНИН, ГЛАВРЕД ЖУРНАЛА «ЗНАМЯ». Ермилов Владимир Владимирович (1904—1965)
Хуже репутации, чем у Е., не было, пожалуй, ни у кого в советской литературе. В. Маяковский внес его имя в свою предсмертную записку – мол, «надо бы доругаться». А. Фадеев публично сравнил со скорпионом, который кусает даже тех, кто хочет его спасти. А «студенты Лит. института, — как рассказывает К. Симонов, — написали на заборе его дачи, где красовалась надпись: “Осторожно, здесь злая собака”, между словами “злая” и “собака” — еще слово – “беспринципная”, “злая и беспринципная”».
Такую славу – «прохвост» и «грязный кондотьери» (Ю. Оксман), «гнусный, подлый человек» (В. Астафьев), «один из самых дурных людей, которых я встречал где бы то ни было» (К. Симонов) – можно было заслужить только смолоду. И он действительно из молодых да ранних. Уже в 16-летнем возрасте Е. (вместе с Л. Авербахом) редактировал газету «Юношеская правда», в двадцать два года стал ответственным редактором журнала «Молодая гвардия», в двадцать четыре – одним из секретарей РАППа, в двадцать восемь – главным редактором респектабельной «Красной нови».
Читать дальше здесь.