Жил на Чайковского я, потом на Шпалерной.
Что ни адрес, Софья Петровна, то скверный.
Разве что нам повезло —
те же парадные и подворотни, но зло
сникло — казалось, того и гляди растает,
даже пригрезилось: рассветает.
Так ли уж рассвело?
Тот же февраль и та же калошная слякоть,
но, кроме ветра, никто нас не смел облапать
и обыскать. Те же окна во льду…
Разве что нету
больше трамваев — огни их цветные на лбу
вылетели из памяти, как в трубу.
Я узнавал номера их по цвету.
Эти «месткомы» ещё или «парторги»
шастали по словарю, точно крысы в морге,
но «треугольник»
стал геометрией вновь, покинув палату
умалишённых, но выдавали зарплату
в амбразуру окошка — в такую когда-то
ты свой голос протягивала. Где твой невольник?
Ящик ещё почтовый — из синей жестянки,
«Правда» торчит… Но всё прояснилось: останки
писем не пишут… Отстроились города.
Где та старуха, молящаяся, как на икону,
на ящик, взывающая к закону?
О древнегреческий хаос, эпитетом наделённый…
Организованный, да.
Организация! Всё, что бесчеловечно,
сплачивается крыснознамённо, увечно.
Нет и не будет письма.
Пушкин ошибся: и посох в руках, и сума, —
и пока ты по городу — быть ему пусту! — бродила,
Софья Петровна, автор тебя пощадила
тем, что свела с ума.
Так ли уж рассвело? Горбуны и плюгавцы
в тех же палатах, и — черви их белые пальцы,
лица их — мясо.
Так не забудем же, проходя мимо Спасо-
Преображенского, крестного её часа,
набережную — не дай повторения, Бог, той
ночи! — c восходом над Охтой.
Владимир Гандельсман. Элегия памяти (перечитывая повесть Л. Чуковской «Софья Петровна»)
Жил на Чайковского я, потом на Шпалерной.
Что ни адрес, Софья Петровна, то скверный.
Разве что нам повезло —
те же парадные и подворотни, но зло
сникло — казалось, того и гляди растает,
даже пригрезилось: рассветает.
Так ли уж рассвело?
Тот же февраль и та же калошная слякоть,
но, кроме ветра, никто нас не смел облапать
и обыскать. Те же окна во льду…
Разве что нету
больше трамваев — огни их цветные на лбу
вылетели из памяти, как в трубу.
Я узнавал номера их по цвету.
Эти «месткомы» ещё или «парторги»
шастали по словарю, точно крысы в морге,
но «треугольник»
стал геометрией вновь, покинув палату
умалишённых, но выдавали зарплату
в амбразуру окошка — в такую когда-то
ты свой голос протягивала. Где твой невольник?
Читать дальше в блоге.