Приехала из Майкопа золотая медалистка шестнадцати с половиной лет, маленько растерявшись от машин, зарулила в первый попавшийся на дороге институт – цветных металлов почему-то. Через пару лет вежливо там попрощалась и поступила в ГИТИС. С ходу, тихо, спокойно, не вызвав ни у кого сомнений. Училась хорошо, переиграла все амплуа: и молодых героинь, и драматических, и инженю. И спустя положенное время причалила в ТЮЗе как идеальная травести. Не без грусти Ахеджакова вспоминала: «Подруге моей, красавице Свете Немоляевой — Джульетту, Дездемону, а мне – даже не зайчиков, а так, утюжки какие-то…» В ТЮЗе травести, конечно, первое лицо, но Лию даже до ведущих зайчиков не допускали лет десять. Артиста без «положительной фактуры» сгноить было очень легко. Такое время было – плечистых и голубоглазых. Или в партию вступай. Тогда годам к сорока пяти можно рассчитывать на главного зайца.
«Меня же сняли с роли на «Ленфильме» из-за постановления «Об оптимизме в советском киноискусстве»… Нам всегда вбивали в башку: ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ ГЕРОЙ! И дело не в том, что «положительный» — это счастливый или, наоборот, несчастный, или хороший, или там борец… Но положительный должен иметь другой рост, другие черты лица! Другой цвет волос! Ну, можно выкрасить. Но душу-то не выкрасишь. Можно, допустим, считать: Золушка – положительный герой. Но все равно она, маленькая, не вписывается. Я не вписывалась в обойму. Причем в обойму отрицательных – тоже. Я не вписывалась в советские художественные ценности. И я не исключаю, что они вернутся. Потому что вымереть должны те люди, которые прожили жизнь с теми критериями. Вымереть. А так – что ж? Были коммунисты, стали демократы… Они же. Вот беда.»
В «случае Ахеджаковой» есть загадка, которую надо принять как данность. Как принял явление Золушки на балу Король в потрясающем по своему нелепому, не оправданному ничем, крамольному пафосу надежды фильме сорок веселого года. Наконец-то! Наконец-то вы пришли, а мы уж заждались, думали, вы так и не придете! Сынок, ты видишь, кто нам приехал? Ну да, это она, прекрасная, прекрасная незнакомка! И работящая, и веселая, и не ломается – долгожданная!
Как раз на такой бал, к такому Королю и так же счастливо влетела двадцатилетняя Золушка, полная надежд (которые, как оказалось, в самом деле умирают последними). Правда, Король встретил ее немножко иным приветствием, хотя, по сути, тем же самым: «Мика, — сказал он невестке, — не приводи ко мне больше этих травести с их травеститечками!» Это был легендарный дом на Ордынке, дом Виктора Ефимовича Ардова. Пресловутая Золушкина судьба не могла привести ее ни в какой другой дом, кроме как в этот, лучший из всех возможных для воспитания растрепанных чувств и мыслей молодой провинциалки. Дом, где жила Ахматова, где зализывал раны Зощенко, где помогали всем и всех учили уму-разуму ненавязчивыми примерами царского благородства. Крепость аристократии с незапертыми дверьми и бестолковым бытом. Команда там была веселая, хулиганская, интеллект и юмор зашкаливали. Да, дивное было гнездо! У них имелся кот Кац, которого Виктор Ефимыч как-то наказал за то, что он практически откусил, один за другим, два пальца гостю из Ташкента. И маленькие Микины дети, Витины внуки, ходили по квартире с транспарантами «Свободу Кацу!». Чудный сумасшедший дом, где реставрируются сердца. Подругой Нины Антоновны, жены Ардова, была Раневская. И это было так правильно, она так шла этому дому… Также пошла, глянулась, пришлась ко двору и Лия. Ее полюбили «по-родному». Нина Антоновна первая в жизни сказала: «Как-кая вы талантливая!»
Там без конца читали и с легкостью давали читать книги. Те самые, за которые сажали. Там, на Ордынке, Лия рано и стремительно созрела как антисоветчик.
Много лет спустя, в октябре 93-го она не на машине даже, а почему-то на метро сорвалась на Шаболовку. «Потому что — ну, до крови… Я поняла, что если мы будем спать в эту ночь, мы проспим все, и придут большевики. Меня ужас обуял – что возвращается все: чтение книг ночью под подушкой, запершись, залепленный рот, тюрьмы за анекдоты, и эти «датские» спектакли, и положительные эти герои — все опять падает на мою голову. Все сначала! Потом почему-то стали кричать, что на мне –кровь Белого дома. И юные мерзавцы обкладывали меня матом в своих листках, когда я просила только об одном: не спите, придут коммунисты!»
Такой она и осталась. Кирилл Серебренников, Николай Коляда – те «мальчики», как она их называет, которые дали ей вторую актерскую жизнь — великого маэстро трагикомедии. В отличие от многих старых режиссеров травести Ахеджакова не постарела. И оказалась с ними в разных плоскостях искусства. Она все понимает про наше время, потому что помнит то, с залепленным ртом. А в это новое, непонятное многим время, которое расползается по швам под пальцами, как шинель Акакия, Ахеджакова принесла старую школу профессии. На съемках Лия Меджидовна показывает молодым мастер-класс именно профессионализма: собранности, дисциплины и той забытой аскезы на площадке, когда нет внешнего мира с перекурами и трепом, а есть только режиссер, камера, роль, партнер, оператор.
Все вспоминают ее невероятную, гениальную крошечную роль у Германа в «Двадцати днях без войны» — Женщины с часами. А я никогда не забуду еще одной микроскопической роли — роли ее единственного в природе голоса. Мать Муравьиха в кукольном спектакле Резо Габриадзе «Песня о Волге». Именно тогда я поняла, что Лия, несгибаемая Лиличка, может всё. И про судьбу, и про пальбу, и про гульбу. И про материнство. И про любовь. В том числе, к стране.
…Лия Меджидовна Ахеджакова, народная артистка России, пилотировала свою раздолбанную «шестерку» по загородному шоссе. По обыкновению, на самом интересном месте у нее кончился бензин. Впереди, на совершенно пустынной, как последняя электричка, трассе стояли возле самосвала трое мужиков. Морды красные, глаза налитые, полна пасть матюгов — ну, убийцы. (Визируя тот многолетней давности материал, Лия эту фразу вычеркнула, вместо «морды» написала «лица» и пояснила – «от мороза». Прочие определения заменила характеристикой «усталые рабочие люди», мягко упрекнув: «нельзя так, святые же ребята, бак бензина мне дали!» Поэтому вся сцена, за исключением ее главной сути, – на моей совести, а Лиличка – Пьеро, неисправимо возвышенная, добрая и благодарная душа.) Итак, народная артистка России, цепенея от ужаса, попросила у них бензина. Мужики, посмеиваясь, залили ей, как было сказано, полный бак и денег, сказали, с вас, дорогая артистка Ахеджакова, не возьмем. «С легким паром, стало быть, и, может, по маленькой – за дорожное братство?» «Я за рулем», — с душевностью отклонила народная артистка и поехала дальше в отличном настроении. И мужики уважительно смотрели ей вслед.
С днем рождения, Лиличка, любимая!
Автор: 
Алла Боссарт ко дню рождения Лии Ахеджаковой
Приехала из Майкопа золотая медалистка шестнадцати с половиной лет, маленько растерявшись от машин, зарулила в первый попавшийся на дороге институт – цветных металлов почему-то. Через пару лет вежливо там попрощалась и поступила в ГИТИС. С ходу, тихо, спокойно, не вызвав ни у кого сомнений. Училась хорошо, переиграла все амплуа: и молодых героинь, и драматических, и инженю. И спустя положенное время причалила в ТЮЗе как идеальная травести. Не без грусти Ахеджакова вспоминала: «Подруге моей, красавице Свете Немоляевой — Джульетту, Дездемону, а мне – даже не зайчиков, а так, утюжки какие-то…» В ТЮЗе травести, конечно, первое лицо, но Лию даже до ведущих зайчиков не допускали лет десять. Артиста без «положительной фактуры» сгноить было очень легко. Такое время было – плечистых и голубоглазых. Или в партию вступай. Тогда годам к сорока пяти можно рассчитывать на главного зайца.
Читать дальше в блоге.