Автор: Все началось с того, что я держала эту книгу в руках. Поднимаясь пешком на девятый этаж, останавливаясь на каждом пролете лестницы, я гладила потертую обложку, на которой еле угадывался юноша со светлыми волосами; за его спиной сбились какие-то кривые физиономии в котелках. Книга была зачитанной, лохматой и оттого казалась особенно ценной. Она пахла старой бумагой и засохшим клеем. Я знала, что на несколько долгих дней «Дэвид Копперфилд» станет моим домом, моим странствием в другую жизнь, которое одним движением — выключит мою собственную. Я потеряюсь среди страниц, героев, стану одним из них. Ощущение, что я на время оставлю реальный мир, было сладостным.
У нас дома Диккенса не читали. Отец считал, что любая книга должна или развивать, или развлекать. За развлечения отвечал Дюма, Вальтер Скотт, Стивенсон, Саббатини, Гайдар и другие согласно моим девяти годам, а за все остальное — научно-популярные серии книг по физике, биологии, географии.
Кроме того, Диккенс, сам того не ведая, сумел засунуть руку в наш и без того небогатый бюджет. В конце пятидесятых годов начался выход его собрания сочинений. Зеленые, ребристые узенькие тома с черным фонарем на обложке раскупали не потому, что хотели прочесть, а потому, что книг почти не было — брали любые. Дефицит. Так тридцатитомное собрание сочинений Диккенса попало в наш дом на улице Руставели, где мы жили вместе с дедом. Томик за томиком вставал на полку, никем не читанный, но украшавший шкаф в большой гостиной ровными корешками с вязью золотых букв на черном фоне. Отец потом будет часто говорить, что именно он выкупал эти нечитанные тома, которые при разъезде нам так и не достались.
О, если бы он открыл Пиквика и прочитал про то, как тот едет с друзьями в кэбе с неизвестным типом, который окажется мистером Джинглем. «— Головы, головы! Берегите головы! — кричал болтливый незнакомец, когда они проезжали под низкой аркой, которая в те дни служила въездом в каретный двор гостиницы. — Ужасное место — страшная опасность — недавно — пятеро детей — мать — женщина высокая, ест сандвич — об арке забыла — кррак — дети оглядываются — мать без головы — в руке сандвич — нечем есть — глава семьи обезглавлена — ужасно, ужасно!» — уверена, ему бы понравилось! Он очень любил смешное. Шутки Остапа Бендера повторял над моей детской кроваткой так часто, что я знала «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» задолго до их прочтения.
Но печаль была в том, что отец принадлежал к советскому поколению, которое думало, что все лучшее на свете началось после 1917 года. И где-то там, за границей, может, и была большая литература, но, конечно же, несравнимая с нашей.
Но я тогда еще об этом не знала — я просто принесла домой «Дэвида Копперфилда».
Читать дальше здесь:
Наталья Громова. Жить с Диккенсом
Все началось с того, что я держала эту книгу в руках. Поднимаясь пешком на девятый этаж, останавливаясь на каждом пролете лестницы, я гладила потертую обложку, на которой еле угадывался юноша со светлыми волосами; за его спиной сбились какие-то кривые физиономии в котелках. Книга была зачитанной, лохматой и оттого казалась особенно ценной. Она пахла старой бумагой и засохшим клеем. Я знала, что на несколько долгих дней «Дэвид Копперфилд» станет моим домом, моим странствием в другую жизнь, которое одним движением — выключит мою собственную. Я потеряюсь среди страниц, героев, стану одним из них. Ощущение, что я на время оставлю реальный мир, было сладостным.У нас дома Диккенса не читали. Отец считал, что любая книга должна или развивать, или развлекать. За развлечения отвечал Дюма, Вальтер Скотт, Стивенсон, Саббатини, Гайдар и другие согласно моим девяти годам, а за все остальное — научно-популярные серии книг по физике, биологии, географии.Кроме того, Диккенс, сам того не ведая, сумел засунуть руку в наш и без того небогатый бюджет. В конце пятидесятых годов начался выход его собрания сочинений. Зеленые, ребристые узенькие тома с черным фонарем на обложке раскупали не потому, что хотели прочесть, а потому, что книг почти не было — брали любые. Дефицит. Так тридцатитомное собрание сочинений Диккенса попало в наш дом на улице Руставели, где мы жили вместе с дедом. Томик за томиком вставал на полку, никем не читанный, но украшавший шкаф в большой гостиной ровными корешками с вязью золотых букв на черном фоне. Отец потом будет часто говорить, что именно он выкупал эти нечитанные тома, которые при разъезде нам так и не достались.О, если бы он открыл Пиквика и прочитал про то, как тот едет с друзьями в кэбе с неизвестным типом, который окажется мистером Джинглем. «— Головы, головы! Берегите головы! — кричал болтливый незнакомец, когда они проезжали под низкой аркой, которая в те дни служила въездом в каретный двор гостиницы. — Ужасное место — страшная опасность — недавно — пятеро детей — мать — женщина высокая, ест сандвич — об арке забыла — кррак — дети оглядываются — мать без головы — в руке сандвич — нечем есть — глава семьи обезглавлена — ужасно, ужасно!» — уверена, ему бы понравилось! Он очень любил смешное. Шутки Остапа Бендера повторял над моей детской кроваткой так часто, что я знала «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» задолго до их прочтения.Но печаль была в том, что отец принадлежал к советскому поколению, которое думало, что все лучшее на свете началось после 1917 года. И где-то там, за границей, может, и была большая литература, но, конечно же, несравнимая с нашей.Но я тогда еще об этом не знала — я просто принесла домой «Дэвида Копперфилда».
Читать дальше по ссылке в блоге.