Людмила Петрушевская. Как страшно чувствуют себя схваченные и арестованные. Пойманные — хоть в небе.

Как страшно чувствуют себя схваченные и арестованные. Пойманные — хоть в небе.

Как чувствовали себя арестованные, мои родные. Как их б р а л и. Как казнили. Как ломались кости у моего старенького прадеда под грузовиком. Как жил мой великий дед, филолог профессор Яковлев в психушке больше 20-ти лет. Потому что возразил против брошюры Джугашвили о языкознании.
Но вчера я ехала в такси, водителем был молодой дагестанец. Я спросила его, знает ли он в своем алфавите «палочку Яковлева»? Да, он сказал, у нас в азбуке есть палочка Яковлева.
Яковлев Николай Феофанович, профессор, мой дед, который основал письменность в многоязычном Дагестане. И которого держали в пожизненном заключении, потому что он возразил Джугашвили по поводу Марра. Но буква в алфавите — дедова.
Он приютил нас с мамой у себя в комнатушке. Мы спали под столом. Нам больше негде было жить. Нашу квартиру в «Метрополе» в конце тридцатых опечатали, пришли арестовывать, а никого нет. Мы «скитались», жили то у одних, то у других, три женщины и маленькая девочка. Это была правильная тактика, их не арестовали.
После войны — мне уже было 11 лет или больше, — мама снимала нам койку в Столешниковом у портного-алкоголика, и к хозяевам ходила старушонка с какими-то свертками, которая все время, поглядев на меня, говорила «четырнадцать тысяч». Потом только, уже будучи взрослой, я догадалась, что это была моя цена. Столешников тогда состоял (как и Цветной бульвар) в ранге московского публичного дома. Рассеянного по дворам.
Дальше на эту с’емную квартиру пришли в гости, и со мной захотели дружить какие-то незнакомые две старшие девочки: «пошли, пошли, мы тебе что покажем». Пошли — эти девочки и три пацана, один из них сын нашей хозяйки. Весело так было, меня девочки вели с обеих сторон за руки. Мы подружились по пути. Они привели меня на лестницу, которая шла на чердак. И стали ждать, дверь на чердак им никто не открыл. А у меня вообще подружек не было таких больших. Я чувствовала себя польщенной.
Нет, была в дедовском доме на улице Чехова Нина, дочь дворника Грани, она была старше меня, мы с ней ходили на каток, а один раз в гости к старшей девочке на Пушкинскую площадь, Нина уважительно сказала «она проститутка». Девочка это вечером только встала и одевалась перед уходом, ей было некогда, и она выпроводила нас.
Но я тогда, на лестнице, ведущей на чердак, я что-то заскучала, именно тоска какая-то началась, я вывернулась из рук старших девочек и убежала.
(Рассказ «Подснежник», пьеса «Уроки музыки»)