Марина Гарбер. Где липов мёд…

Где липов мёд, где сахарна крупа,
пространны песни и печальны скальды,
и падает на скатерть скорлупа,
как снег на этиленовые Альпы,

где по щелчку раскрывшийся цветок
нагреет воду и опять потухнет, —
там свет под абажурный ободок
упрятан в кухне.

Там слово расторопное в карман
я ныкала (читай: иголкой в сено)
лишь для того, чтоб проникал обман —
проникновенно —

в ткань речи, в неразборчивый язык
реки, которая «ревёт и стогнет»:
скажи «люблю», и лампочки кадык
невольно дрогнет.

Я научилась сломанным словам:
Подол, Шулявка, Дарница, Славутич,
и расфасованным по рукавам,
простым, живучим,

сподручным жестам: правою взмахни —
закрутятся во тьме калейдоскопно:
базар, галантерейные огни,
подъезды, окна…

А левую поднимешь, тут как тут —
массовка остановочная, титры
дождя, под ним — цветочниц пересуд
и квiти квиты.

И видно, как в площадной толчее
у каждого глаза плющом увиты:
спит дьявол правды на одном плече,
а на другом — бессонный ангел кривды.

Кем бы ты ни был, гипсовый джедай,
сжимающий не меч на Красной Пресне,
а потускневший горн, сыграй же, дай
такую песню,
чтоб, время поворачивая вспять,
вернулась в реку влага дождевая,
и мне хватило тёмной силы врать,
пока живая.