Eвгений Майбурд. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЭФФЕКТИВНОСТЬ РАБСТВА.

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЭФФЕКТИВНОСТЬ РАБСТВА

На эту тему написано множество книг, и расхождения во мнениях велики. Были даже целые школы, отстаивающие то или другое мнение. Самыми распространенными гипотезами были «показное потребление» и «патриархальность докапиталистического уклада». Обе концепции, как и многие другие, базировались на общем убеждении, что система рабства была, в строгом смысле, экономически не эффективна или менее эффективна, чем свободный труд, характерный для Севера. Отдельного внимания заслуживает тезис (основанный на росте рыночных цен на рабов в последние предвоенные десятилетия), что в этот период система рабства стагнировала и вырождалась.
Расчеты, приведенные Фогелем и Энгерманом, показали ошибочность всех этих мнений. Оказалось, что инвестиции в рабов были высоко прибыльными и по этому показателю могли соперничать с инвестициями в промышленном производстве.
Эксплуатация рабов имела место и в том формальном смысле, что часть продукта труда раба присваивалась его хозяином. Однако степень ее часто преувеличивали. Согласно Фогелю и Энгерману, за время своей жизни полевой раб получал, в среднем, 90% приносимого им дохода. Экономика Юга в предвоенные десятилетия очень быстро росла. В период 1840-60 гг. на Юге доход на душу рос быстрее, чем средний по стране. К 1860 г. он достиг такого уровня, какого, к примеру, Италия достигла к началу Второй Мировой войны.
Точно так же не выдерживают критики утверждения о «пред-капиталистическом» или (еще хлеще) «пред-буржуазном» укладе в сельском хозяйстве Юга. Напротив, при всех особенностях жизни и производства на тамошних плантациях, там налицо были все признаки именно капиталистического сельского хозяйствования, первым из которых является, по Максу Веберу, рациональный расчет прибылей и убытков. Определенная степень «патриархальности» отношений здесь не причем. Известны, к примеру, случаи патернализма в отношении наемных рабочих в ХХ в. на таких образцовых капиталистических предприятиях, как фирмы Оливетти или IBM.

Организация производства и труда

К 1860 г. примерно ¾ всех рабов трудились на плантациях – в «хлопковом поясе» (от Юж. Каролины до Техаса), сахарных плантациях Луизианы, табачных плантациях Вирджинии и на рисовых полях побережья Юж. Каролины и Джорджии. Такие плантации были единственным местом, где свободный труд не мог конкурировать с рабским, говорит Хаммел. Потому что рабов заставляли работать дольше или, возможно, тяжелее, чем свободный человек работал бы за плату по рыночной цене, объясняет он.
Речь на самом деле идет о сравнительной эффективности двух форм организации производства в сельском хозяйстве Юга. Одно основано на рабском труде, другое – на труде свободных. Хаммел фактически склоняется к тому, что первая была более эффективной. И находит лишь один фактор эффективности: «угроза кнута» и ее влияние на количество и интенсивность рабского труда. Однако всем известно, что эффективность производства и труда всегда зависит от множества факторов. Простой довод: как ни гоняй по полю несчастных рабов, при плохой организации работ и всего хозяйства много толку не будет. Никакая потогонная система не спасет хозяйство от развала, если во главе нет умелого, дельного хозяина. Эта аксиома известна всем.
Стереотип плантатора как «бездельника без твердых правил и инстинкта бережливости», который норовит доверить хозяйство неспособным и грубым надсмотрщикам, а сам стремится справлять свои удовольствия в городах Юга, Севера или Европы -, пишут Фогель и Энгерман, — этот стереотип имел мало общего с действительностью.
Скорее всего, такие тоже встречались, но как исключение. Нормальные плантаторы активно обсуждали проблемы хозяйствования в сельскохозяйственных журналах Юга, которые они сами основывали. В целом, плантаторы представляли собой класс предпринимателей, сознающих свою ответственность в управлении, подходя ко всему серьезно и обдуманно. Они стремились быть в курсе научной сельскохозяйственной литературы своего времени, создавали общества ради обмена информацией и поощряли экспериментирование в скотоводстве, агрономии, садоводстве. Они обсуждали методы улучшения земли, некоторые вводили что-то вроде севооборота.
Среди важнейших проблем, активно обсуждавшихся, было управление и организация труда рабов. Ни один аспект проблемы не считался незначительным. Детали таких вещей, как жилье, диета, медобслуживание, браки, уход за детьми, праздники, поощрения и наказания, альтернативные методы организации полевых работ, обязанности управленческого персонала и даже манера держать себя с рабами – все заслуживало обсуждения. Касательно жилья, к примеру, обсуждались плюсы и минусы различных строительных материалов, дизайн дымовых труб, оптимальное распределение жилищ в пространстве поместья… Дебаты о стимулах вращались вокруг сравнительных плюсов и минусов разного рода вознаграждений (об этом следующем разделе).
При всех различиях по конкретным вопросам, однако, царило широкое согласие в том, что конечной целью управления рабами было создание высоко дисциплинированной, весьма специализированной и слаженной рабочей силы. Последние две особенности более всего характерны были для больших плантаций (большой плантацией считалась такая, где было 100 и больше рабов, от 50 до 100 считались средними, а где меньше 50 – малыми).
Работа на плантациях была организована, как на фабрике. Каждому полевому рабу даны были определенные задачи, которые он выполнял весь год (или весь рабочий сезон). Одни были возчиками, пахарями, сеятелями, запашниками, другие занимались культивацией, боронованием, сортировкой, очисткой от семян, упаковкой. Были доярки и скотницы, плотники, кузнецы, няньки, поварихи… и мн. др. По общему закону, специализация способствовала росту квалификации и, отсюда, производительности труда.
Полевые рабочие были организованы по бригадам, где важным элементом были: разделение труда, специализация и строгая координация операций. В каждой бригаде первыми по полю шли пахари, за ними боронильщики, культиваторы, «бурильщики» ямок для семян – на определенном расстоянии одна от другой, — за ними сеятели и последними — запашники (засыпка семян землей).
Для первых двух операций выбирались самые сильные работники. Все строилось так, чтобы выдерживался строгий ритм в последовательности всех операций. Для этого каждой бригаде назначался бригадир, который мог на ходу поправлять оплошности, подгонять ленивых и вообще делать все необходимое для поддержания ритма и качества работы бригады. При сборе урожая набор операций и специалистов был иной. Подобная организация работ была критическим фактором эффективности крупных плантаций.
Фактор организации полностью ускользал от тех, кто говорил, будто рабы предпочтительнее белых рабочих, потому что для них существовала «угроза кнута». Скорее, напротив: по словам одного плантатора, белые не привыкли к устойчивой организации труда, работают не спеша, не терпят понуканий, и за ними трудно наблюдать, если они работают в отдалении.
В целом, в 1860 г. сельское хозяйство на Юге было на 35% эффективнее, чем на Севере. То есть, в среднем, одна южная ферма – при данном объеме труда, размерах земли и капитала – давала на 35% больше продукта, чем ферма на севере при тех же размерах ресурсов. В сравнении с южными же фермами, где работали белые, рабовладельческая ферма была эффективнее на 28%. Но и южная ферма, где работали свободные белые, была на 9% эффективнее в сравнении с аналогичной северной. Так что объяснение Хаммела довольно поверхностно.

Стимулы и уровень жизни рабов

«Угроза кнута» несомненно присутствовала, — вопрос в том, какое место она занимала наряду с другими стимулами. Вообще, это понятие можно расширить, включив в него все виды наказаний.
Порка обычно применялась к рабам непослушным и строптивым. Едва ли можно представить, что для этого достаточно было одного проступка, — скорее играли роль систематическое поведение раба и его индивидуальные особенности. Другие виды наказаний включали лишение различных привилегий (поездка в город, например), заключение в колодки, временное содержание в изолированном помещении («карцер»), клеймение, продажа. Очень редко применялось наказание лишением или урезанием пищи – кому нужен обессилевший раб?
Ну, и порка порке рознь – от «мягкой», как бывало даже и в иных семьях, до жестокой – вплоть до смертельного исхода. До начала XIX в. порка была обычным делом – и не только в отношении рабов, но и свободных белых людей, — как на Юге, так и на Севере. Всего дольше она продержалась в делах семейных – муж имел право отхлестать жену плетью.
В XIX в. «кнут» быстро пошел на убыль. Если обратиться к плантаторам, те же записи WPA показывают, что большинство бывших рабов вспоминали своих хозяев как добрых людей. Некоторые из рабовладельцев просто исключили этот вид наказания. Большинство, если применяли, то умеренно, чтобы не нанести телесных повреждений. В таком духе написаны уцелевшие документы. В одной такой записке смотрящему говорилось, что применять порку следует не раньше, чем через сутки после проступка (видимо, чтобы злость его остыла, и он не усердствовал). В другой прямо предостерегалось от телесных повреждений. Многие запрещали пороть в свое отсутствие.
Легко понять, однако, что плантаторам нужен был не такой раб, кто трудился бы из-под палки, лишь бы избежать кнута (по версии Хаммела). Им нужен был работник мотивированный, ответственный, преданный работе и хозяйству. Такого раба нужно было воспитать.
По Фогелю и Енгерману, плантаторы разработали «широкую систему вознаграждений». Были кратковременные призы, персонально или бригаде, – за лучший результат дня или недели. Среди них были: одежда, табак, виски, а иногда и деньги. Такое вот «социалистическое» (скорее, капиталистическое) соревнование… Другими наградами могли быть лишний свободный день или поездка в город на уикенд. Тем, кто сокращали нормальное время отдыха во время работы, платили денежные премии в размерах, превышающих плату наемных рабочих в этой местности. Тем, кто хорошо работал, разрешалось в свободное время заниматься промыслами — плести корзины или делать разные поделки, которые они могли бы продавать хозяину или фермерам на стороне.
Бывали также награды с долговременным эффектом. К примеру, премии в конце года — вещами или деньгами. Плантатор Бэрроу, например, выплачивал в 1839 и 1840 гг., в среднем, по 15 – 20 долл. на семью. Сумма в 15 долл. составляла 20% от среднего душевого дохода 1840 г. В ценах 1970-х, когда вышла книга, это составило бы тысячу долларов.
Хороших работников нередко награждали участками земли – до нескольких акров на семью. На этих участках рабы выращивали то, что пользовалось спросом на рынке. У одного плантатора в Техасе, рабы производили по две стандартных (227 кг) кипы хлопка на участок. Хозяин продавал все вместе со своим хлопком, но выручку делил на две части. В хороший год рабы выручали за это свыше тысячи долларов на семью в годовом исчислении. Этот плантатор создал текущие счета для рабов – они могли брать в долг под будущий урожай или попросить его купить им в кредит предметы одежды или утвари, табак или что-то еще.
Бывало, как у одного хозяина в Алабаме. Он заключал соглашение с рабами об их «участии в прибылях» плантации. В книге дается текст подобного соглашения: «От каждой выращенной культуры вы даете мне треть, а две трети берете себе. Из этого вы платите смотрящему его жалованье. Я даю вам еду весь год, и после сбора урожая вы оплачиваете ее, а также налоги и счета от врачей. Вы используете все инструменты и оборудование фермы и обязаны содержать все в полном порядке» и т. д… Полный хозрасчет и материальная заинтересованность. Соглашение не регламентировало часы или дни работы и отдыха – все на их усмотрение. Чистый продукт (все оставшееся за вычетами) предписывалось делить соответственно вкладу каждого члена общины.
Наконец, были позитивные стимулы с еще более отдаленным эффектом – это возможность расти внутри той ограниченной социально-экономической иерархии, какая существовала в системе рабства. За годы труда раб мог стать бригадиром или вырасти до смотрящего на плантации. Полевой рабочий мог стать ремесленником или сплавщиком леса… Ремесленнику позволялось переселиться в город, где он мог (как уже говорилось) сам наниматься на работу или затевать свой бизнес в роли предпринимателя.
Наконец, существовал стимул получить свободу. Во-первых, через самовыкуп (пока он не был запрещен). Иной ремесленник мог накопить нужную сумму лет за десять, но чаще требовалось больше времени. Бывали случаи филантропии. Во всех случаях это делалось по договоренности с хозяином. Иногда ремесленник, по уговору с хозяином, увеличивал ради этого суму своего платежа – выплата ежегодными взносами. О ценах самовыкупа полной информации практически нет, как нет никаких данных о том, чтобы эта цена превышала рыночную цену невольника. Изредка хозяин просто освобождал раба по своим соображениям. Гораздо чаще случалось, что рабы получали свободу по завещанию хозяина после его смерти.
Из всего сказанного выше, видно, что уровень дохода среди рабов был далеко не одинаков. Однако, установить более-менее точно распределение дохода не удалось к выходу книги Фогеля и Енгермана. (Хаммел таких данных тоже не приводит, хотя его книга вышла двадцатью годами позже, и он знал все, что было написано за эти годы). Но удалось примерно определить уровень «базового дохода» рабов в 1850 г. Он включал ценность пищи, одежды, жилья и медицинской помощи, которыми обеспечивались рабы. В среднем, для одного мужчины-раба получилось 48 долл. в год. Хаммел пишет, что содержание одного раба стоило хозяину 30 долл. в год. Как кажется, это должно бы быть то же самое, что и «базовый доход раба». Видимо, какие-то статьи расходов его сумма не учитывает, или измерена в других ценах.
Но даже если взять 48 долл., эта средняя оценка – еще не все, она не включает иных видов дохода. Так, на нескольких плантациях в Техасе лучшие полевые рабы часто зарабатывали в год по 40 – 110 долл. вдобавок к базовому доходу – за счет продажи хлопка и других продуктов, выращиваемых ими на своих участках. На одной из плантаций Алабамы восемь рабов производили своего хлопка за год на 71 долл. каждый. Это в среднем – у кого было меньше, у кого больше, а наивысший доход в этой группе составлял 96 долл. На другой плантации добавочный доход тринадцати рабов составлял 77 долл. на каждого. По этим разрозненным данным, дополнительный доход был примерно в 2,5 раза выше базового.
Цифры эти нельзя распространять на всю систему рабского труда в целом, но они говорят о многом.
А если учитывать ремесленников, их доход должен был быть в несколько раз выше базового. Это вытекает из цен самовыкупа. К примеру, средняя цена хорошего кузнеца в 1850 г. была 1,7 тыс. долл. И если он хотел выкупить себя лет за 10, он должен был зарабатывать около 170 долл. в год – вдобавок к базовому доходу.
Наивысшей цифрой дополнительного дохода, которую удалось найти для полевого раба, была 309 долл. в год. Это был раб Ахам в Алабаме. Он зарабатывал на продаже персиков, яблок и хлопка. Среди ремесленников самый высокий из найденных показателей составил 500 долл. в год — в 11,4 раза выше базового дохода.
Сообщает А. Бушков. Священник с Севера М. Эли, выступая на одном из собраний, вынужден был публично признать, что свободный северянин из города Филадельфия… живет хуже южного раба! «Труд обыкновенного раба в таких штатах, как Виргиния, Теннесси и Кентукки, значительно лучше компенсируется, так как он получает необходимое питание, одежду, жилье и медицинскую помощь, чем труд многих уважаемых рабочих и работниц в этом городе, которые прилежно трудятся и работают в два раза дольше, чем любой негр, находящийся на службе у своего хозяина».
Конечно, даже несомненно талантливый предприниматель, каким был Ахам, не мог бы выбиться в сословие капиталистов, оставаясь рабом. Как и любой раб-ремесленник И ни один невольник, каким бы ни был он грамотным и эрудированным, не мог стать преподавателем в университете. Максимум, он мог бы рассчитывать на обучение детей хозяина, если тому было нужно. Возможно, сказанным объясняется то, что среди беглых рабов преобладали ремесленники.
Оставаясь втуне, таланты и способности многих рабов несомненно делали экономику Юга беднее, чем она могла бы быть. Имелась часть человеческого капитала, использованию которой препятствовала система рабства. Это — пример тех «безвозвратных потерь», связанных с рабством, о которых писал Хаммел (у него есть также иные соображения). Безвозвратные потери при этой системе, делали беднее всю страну в целом, находит он. Понятно, что всю, ведь экономика Юга была частью экономики всей страны.

Рабство и расизм

Институт рабства возник в британских колониях еще до Американской революции и обретения страной независимости. В последующие сто лет после этого он и подвергался определенным ограничениям (на Севере), и распространялся географически (в сторону Запада). Первоначально узаконенное рабство имело место везде, не исключая большинства штатов Севера. Конституция США это допускала. Обычно ссылались на Библию, где рабство предстает как нормальное явление и предписано доброе отношение к рабам.(1)
Перед Гражданской войной, на Севере годами велась интенсивная пропаганда против рабства, но права и законы штатов были незыблемы, и пока южные штаты оставались в Союзе Государств (the United States), ничто не предвещало вмешательства в их законы со стороны. Конституция обусловливала присоединение к Союзу новых штатов (новая «территория» подает заявку, Конгресс рассматривает и решает), но ничего не говорила об отделении. По-видимому, творцы Конституции не могли видеть в этом проблемы, ведь никто не принуждал новые территории присоединяться к Союзу. Ну, и значит, должен был действовать принцип «разрешено все, что не запрещено»…
Вспомним еще раз: само рождение страны было актом сепаратизма, отделения колоний от империи. Правительство Британской Империи видело в американцах государственных преступников, и независимость свою им пришлось защищать в войне против войск Британии.
Между самими штатами Севера существовал разнобой в законах о рабстве и рабах. В большинстве из них (не во всех) к 1860 г. рабство было уже запрещено. Но для всех существовал закон о выдаче беглых рабов их владельцам. В иных свободных от рабства штатах, если раб со своим хозяином побывал там хотя бы проездом, он мог считаться свободным.
Сказанное порождало юридические казусы в связи с конституционным правом людей на свою СОБСТВЕННОСТЬ, а также с юрисдикцией данного штата Севера в отношении граждан южных штатов, и многое другое. Было множество решений судов местного и штатного уровня, как и Верховного Суда, где часть судей всегда были южанами. Иногда такие решения противоречили одно другому. Однажды (по меньшей мере), Верховный Суд пересмотрел свои решения. Юридическая ситуация была запутанной не меньше, чем социальная.
Большой ажиотаж возникал вокруг новых территорий, присоединявшихся к Союзу. Получив статус штатов, они могли посылать своих депутатов в Конгресс. При подсчете населения (от его численности зависело число мест в Палате представителей) один раб считался как ¾ одного белого. Если в каких-то из новых штатов рабовладение запретить, южане могут потерять свое влияние в Конгрессе…
В северных штатах возникло движение аболиционистов, чья мотивация исходила из принципов христианства. Число их было не слишком велико, но они были организованы, активны и имели печатные органы. Иные из них всерьез предлагали, чтобы штаты Севера отделились от рабовладельческого Юга. Тогда закон о беглых рабах потеряет силу, и все рабы сбегут на Север. Так или иначе, никто и никогда не предлагал идти на Юг войной ради ликвидации рабства.
Что касается расизма как такового, то он был везде. «У меня сложилось впечатление, — писал Токвиль, – что расовые предрассудки сильнее проявляются в тех местах, где рабство отменено, чем в тех, где оно еще существует. Но наибольшая нетерпимость проявляется там, где рабство никогда не существовало».
«Почти во всех штатах, где рабство отменено, негры получили право голоса, — продолжает Токвиль. – Но негр может прийти на избирательный участок лишь с риском для жизни». Он отмечает повсеместную сегрегацию – в школах, театрах, больницах, церквах, на кладбищах… Еще раз: это о свободных неграх Севера до войны.
Токвиль продолжает: «На Юге, где все еще существует рабство, белые меньше сторонятся чернокожих, им случается вместе работать или развлекаться, у них существуют определенные формы общения. Законы, касающиеся негров, там суровы, но обычаи проникнуты мягкостью и терпимостью».
Далее Токвиль пишет: «Отменяя рабство в принципе, американцы отнюдь не освобождают рабов». Как только в каком-то штате вводится запрет на торговлю рабами, их владельцы тут же спешат продать их на Юг. И больше того: «Штаты, где рабство отменено, обычно делают все для того, чтобы жизнь свободных негров на их территории стала невыносимой. А поскольку различные штаты как бы соревнуются в проведении такой политики, негров повсюду ждут страдания».
Например, Иллинойс и Индиана просто не впускали к себе свободных негров.
В Америке черных считали низшей расой большинство белых северян. Авраам Линкольн не был исключением. Для нас, сегодняшних, его публичные высказывания об этом – просто махровый расизм. Так, в дебатах с сенатором Дугласом в Иллинойсе (1858) он сказал: «У меня нет цели вводить политическое и социальное равенство между белой и черной расой. Между ними имеются физические различия, которые, на мой взгляд, вероятно никогда не позволят им жить вместе на основе совершенного равенства».
«По меньшей мере в четырнадцати случаях между 1854 и 1860 годами, Линкольн недвусмысленно сказал, что он считает расу негров низшей в отношении белых», — свидетельствует Дж. Беннет, редактор журнала «Эбони».
Линкольн видел лишь одно решение проблемы: выслать всех негров из страны. Или в Гаити, или создать для них в Центральной Америке новое государство («Линкольния»), или отправить назад в Африку.
Говорят, что как-то он собрал у себя представителей свободных негров, чтобы обсудить эту тему. Их ответ был в смысле: Не нужно мне солнце чужое и Африка мне не нужна! Мол, при всем надлежащем уважении, масса Линкольн, мы родились в этой стране, и здесь наша родина…
Есть свидетельства, однако, что он носился с этой идеей до самой смерти.