Автор: Девятнадцать лет назад я вернулся из города Сан-Диего, где жил и работал по приглашению одной американской компании. В этот самый день ( двадцать седьмого февраля, как подсказал мне Живой Журнал) я написал вот этот текст. Литературных достоинств в нем нет, но он мне дорог как память о том, что было две… нет, три жизни назад.
Поехал к матери повидаться (как ни крути, а полгода отсутствовал) в свой родной город Серпухов. Из города Пущино, в котором проживаю, и поехал. На автобусе. Всей езды – минут сорок-пятьдесят. По холмам, через два леса и четыре поля, через деревню «Липицы», по мосту через Оку, а там уж и Серпухов. Автобус попался хоть и рыдван рыдваном (из тех, что у нас зовут «скотовозами»), зато с богато украшенным салоном. Вымпелы там разные с эмблемами – «Вольво», «Мерседес», «Форд», значки с еще советскими гербами городов и республик, само собой, девки голосистые в бикини (от которых, по нашей-то погоде, мороз по…ну, в общем, по коже) и два назидательных изречения, приклеенных липкой лентой: «Одна голова хорошо, а две – уже некрасиво» и «Жена познается в отсутствие мужа». Ну, что ж, едем, смотрим, читаем. А, вот еще забыл – кондукторша с таким количеством золотых зубов, что кажется, их у нее не только полон рот, но и в носу с ушами тоже есть толика. Возле Оки, значит, подсаживаются к нам рыбаки. Человека два или три с ящиками своими рыбацкими, походными, в которых они водку таскают, в валенках с галошами, с коловоротами величиной с небольшую буровую установку, с носами сливового цвета. Сели, пенсионные книжки показали, билеты за полцены взяли и поехали. То есть поехали, конечно, но не сразу, а только после того, как заднюю дверь общими усилиями закрыли. Не хотела она закрываться, только жужжало в ней что-то жалобно, а складочки железные расправляться не хотели. Водитель наш, как находящийся за рулем и по причине натуральной давки в салоне, выйти и помочь ей закрыться не мог, а только крикнул в салон: «Мужики! *бните по ней кто-нибудь ногой, кто ближе стоит». Близстоящие к двери мужики (ими оказалась женщина средних лет в пуховом платке, повязанном поверх шапочки с надписью «Адидас»), конечно, откликнулись, дверь закрылась, и мы покатили. На въезде в Серпухов почти все рыбаки повылезали, а один остался. Тут-то кондукторша к нему и пристала. «Слышь, говорит, рыбак, ты заплатил только три рубля до Серпухова, а по городу надо еще полтора рубля (память быстро подсказала, что еще несколько дней назад эта сумма равнялась пяти центам) доплатить или вылезай отсюдова на». Рыбак в своем ответном слове высказался в том смысле, что все уплатил сполна и на одном заводе сорок лет отпахал, как проклятый, и пенсия с гулькин хер, и за бардак в стране он не отвечает, а что до требования кондукторши доплатить, то требование это он имел в виду, а если случится такая надобность, то и кондукторшу, и водителя автобуса, да и сам автобус иметь в виду обещал непременно. А в конце еще и усугубил, спросив: «Что зубы-то свои, золотые на меня повылупила? Нахалка». Нахалка за словом в свою кондукторскую сумку лезть не стала, а ответила сразу же. Изо всех золотых зубов. Шофер аж дымом сигареты поперхнулся, но руль удержал. За таким, значит, занимательным разговором, подъехали мы к остановке под названием «Одиннадцатый дивизион ГИБДД». Тут кондукторша, худых слов, кроме одного, коротенького и второго, чуть подлиннее, не говоря, автобус остановила, наказала водителю ждать, а сама пошла в дивизион за постовым. Сидим, молча ждем. И рыбак сидит, злой и красный, как рак, но из автобуса не выходит. Пришел постовой молоденький. Без крика, вежливо так и обращается: «Мужик, раз не платишь — выходи по-хорошему, а то заманал уже всех». Тут мужик взял … да и вышел молча. И мы дальше поехали, хотя многие и были разочарованы таким, можно сказать, невыразительным финалом. Отъехали мы, однако, совсем немного, как вдруг встрепенулся алкаш, дремавший, казалось, всю дорогу на одном из задних сидений. Алкаш приподнялся сколько мог и, с немалым трудом разлепив запекшиеся губы, громко и отчетливо сказал, обращаясь к пассажирам (нет сомнения в том, что обращался он к гораздо более широкой аудитории, просто вынужденно был ограничен автобусным салоном): «Б*яди!». После чего, выдержав огромную, прямо-таки мхатовскую паузу, во время которой в изумлении притихло всё, включая, кажется, даже двигатель автобуса, опять повторил свое обращение к народу и пояснил: «Не дают русскому человеку на автобусе спокойно проехать!». И дискуссия немедленно обрела второе, с сильнейшим перегаром, дыхание… Выступающими был серьезно затронут целый ряд животрепещущих тем, включая межнациональные отношения, культуру поведения вообще и в отдельно взятом автобусе, нынешний отопительный сезон и непроходящее алкогольное опьянение значительной части населения. Когда мы подъехали к конечной остановке, виновник торжества встал, первым протолкался к выходу и сказал на прощанье: «А все равно у меня сегодня хорошее настроение. И вам (он грозно потряс в воздухе заскорузлым, скрюченным пальцем) ни х*я его не испортить!». И действительно – ни… не смогли испортить. Театр закрылся (вернее открылся) и зрители потянулись к выходу.
Слушая мой рассказ о поездке в автобусе, мама смеялась-смеялась, а потом перестала и спросила: «За этим ты вернулся из Сан-Диего, идиот?». И мы пошли пить чай с плюшками.
Как всегда хорошо.
И картина как всегда.
Михаил Бару. Автобус
Девятнадцать лет назад я вернулся из города Сан-Диего, где жил и работал по приглашению одной американской компании. В этот самый день ( двадцать седьмого февраля, как подсказал мне Живой Журнал) я написал вот этот текст. Литературных достоинств в нем нет, но он мне дорог как память о том, что было две… нет, три жизни назад.
Читать дальше в блоге.