ИРИНА ЕВСА. В КАФЕ

Кашляющий, чихающий визави
(краше, сказал он, – в гроб):
«Видишь ли, – просипел – на холмах любви
нет безопасных троп.

Ветка глумлива, камень непрочно вжат
в глину. Шипы, сучки.
Там, где рубин мерещился или жад,
–хлипкие черепки.

С тропки свернёшь – спихнуть норовит за край
хмурая хтонь в плаще.
Это – навряд ли ад и едва ли – рай.
Это – чистилище».

Высморкался в салфетку. «Уж лучше я,
чувствуя под стопой
плоскость невыносимого бытия,
буду болтать с тобой

о разномастных бабочках здешних мест,
ныть, утоляя зуд,
как безрассуден Ост, благодушен Вест
и неразборчив Зюйд».

Я, допивая кофе, смотрела вниз,
чтобы не замечать,
как черепашьей шее неловко из
воротника торчать,

как, повторяя: «каждый несёт
свой гроб, ибо таков устав»,
он черепашьей лапкою мелочь сгрёб,
дважды пересчитав.

…Словно не мы бессмертный мололи вздор,
млечно светясь в тепле
кухни его – с газетами, вместо штор,
на голубом стекле,

где, не обидой мучаясь, так виной,
«Приму» в ночи куря,
я упиралась в строки о посевной
в крымском селе «Заря».