Жил- был мужик…

Loading

Эх, душа моя косолапая,
Ты чего болишь, кровью капая,

Кровью капая в пыль дорожную?
Не случится со мной невозможное!

Юлий Ким

Жил-был мужик. Звали его Михаил, по отчеству — Всеволодович. Фамилия ему выпала — Анищенко. У Михаила Всеволодовича была какая-то странная охота к перемене мест. Обычно все чуть ли не в голос: «В Москву! В Москву!», как кричали в тоскливом экстазе сёстры Прозоровы из чеховской драмы.
Анищенко же, родившись  в Куйбышев, ныне — Самара,  из города на Волге перебрался на другой берег, в глухомань, в полузабытую деревушку. Может быть сказалась генетика? И хоть были родители пролетариями, к тому же ещё тяжёлого физического труда, но в стихах Поэта Анищенко странным образом всплыла и сопровождала его всю жизнь деревенская тема. Определённо, определённо корни рода Анищенков  из крестьянского сословия тянутся. Потому интуитивно и сбежал он из Города к истокам своим. На том и порешим, что в появлении Михаила в деревне генетика согрешила.
Что думает человек, являясь на свет белый? А думает он обо одном: «Кто меня там встретит? Кто меня обнимет? И какие песни мне споют?»
И встретили новорожденного родители.
Из опыта автобиографии: «Я родился в бараке сталинской поры и запомнил сиротливое тепло материнского тела, бездомный холод отцовских глаз и тиканье больших настенных часов под названием «ходики».»
А песнями стали поначалу стихи русских поэтов, и Пушкина, и Лермонтова, и Тютчева, За ними пришли сказки, а следом — мифы и легенды стран далёких, неведомых. Как вспоминал Михаил Анищенко, «русские сказки, мифы и легенды были как будто растворены в молоке моей матери. Припадая к её груди, я вбирал в себя любовь к России.» И помнится, в глубокой древности сказано: «Вначале было Слово.»
Вот ведь что интересно, Слово это пришло к Михаилу от Мамы, литейщицы по профессии. И Слово это пробудило в ребёнке ещё только проблески воображения, пробудило в нём чувственность, так необходимую поэту. Ко всему этому прибавилась заповедь матери: «Главное, никогда ничего не надо бояться. Сначала надо пойти, а полюбить и поверить можно потом».

Наклонилась вишенка.
Смотрит и сопит.
Михаил Анищенко
Спит себе и спит.

День уже кончается.
Сына ищет мать.
А над ним качается
Божья благодать.

СИСТЕМА.
К школьному возрасту прочитан был уже «Граф Монте-Кристо». Прочитан самостоятельно, в возрасте дошкольном. В Школе пришлось переучиваться, читать букварь по слогам: «МА-МА  МЫ-ЛА  РА-МУ…» БЫло  унизительно и мучительно, но училка попалась мстительная и заставляла ребёнка читать по слогам. Её можно понять: «патрон не вкладывался из-за своей индивидуальности в обойму». Однажды её мстительность превратилась в постыдное унижение. Попросился на уроке выйти в туалет. В просьбе было злорадно отказано, и случился… случился детский конфуз под громовый хохот одноклассников. Это были первые соприкосновения ребёнка с СИСТЕМОЙ. Сколько их ещё будет в его недлинной жизни…

Всюду творятся гадости.
Только звучит во тьме:
«Мир твой прекрасен, Господи,
Словно цветок в тюрьме!»

Видишь, какой он маленький,
Весь беззащитный, ах!
Словно цветочек аленький
У сатаны в руках.

То ли эти горькие обидчивые воспоминания детства, школьных лет, пожизненно впечатались в память… Читая стихи уже сложившегося поэта, не покидает ощущение, что герой, а вернее, автор в лице героя, обрёк себя на трагическое одиночество.

Я один на земле. Все друзья и подруги
Разошлись в темноте, как круги по воде.

Двадцать лет темнота над родимой землёю,
Я, как дым из трубы, ещё пробую высь…

Перелистываю страницы, не покидает какое-то или удивление, или смущение. Едва ли не в каждом стихотворении наличествует личное местоимения «Я».

Я ушёл, я сбежал из вертепа.
Я уехал за тысячу вёрст

Я закрою глаза, я закроюсь рукой,
Боже правый! Пропадаю!
Жизнь пускаю на распыл.
И не помню, и не знаю –
Как я жил и кем я был.

Я устал от тоски. Я не сплю.
Я стою у окна. Замерзаю.

Эгоцентризм? В стихах поэта очень редко можно встретить слово МЫ. И в бесконечно повторяющихся «Я» — отражение душевного одиночества.

«Москва, Москва! как много в этом звуке…»
(Из А.С.Пушкина, «Евгений Онегин»)
.
В нашем случае Москва — это обобщённый образ Города. Да и в самом деле, не брать же в качестве символа Города, к примеру, Вятку, или Калугу. Или даже Куйбышев-Самару. Не в обиду будь им сказано, но отдаёт от этих названий чем-то провинциальным. Хотя, признаться, именно провинциализм городов мне по нраву. Мнение сугубо личное, а потому не подвергаемое ни критике, ни ревизии.
Город… Это особый уклад жизни, особый её ритм, особый социальный расклад и особые людские отношения, которые крестьянскому сословию непонятны, да и зачастую кажутся враждебными.
В стихах городского уроженца, не единожды в Москве бывавшего, среди сотен и сотен написанных им стихов, обнаружил я лишь единицы, всего несколько, посвящённых Городу. Есть что-то ностальгическое в этих строчках, посвящённых Львову:

Возвращается в сердце былая любовь,
Снова слышится голос Каштанки.
Из российских небес я спускаюсь во Львов,
Где уже постарели каштаны.

По брусчатке похожей на бок карася,
Да по хрусту упавшего семени,
Я иду по бульвару, губу закуся,
Как глагол из прошедшего времени.

И в этой ностальгии звучат лирические мотивы.
И как же неожиданно, каким отторгающим является нам образ другого города, родной Поэту Самары:

ВОКЗАЛ САМАРЫ

Вокзал – символический фаллос,
Вставал из обрывков веков;
И плоть его в небо вторгалась,
Звенела струей облаков.

Не узнанный Шивой и Тарой,
Не знающий древних кровей,
Стоял над поганой Самарой,
Он выше молитв и церквей.

Динамики что-то вещали,
И, чувствуя кожей родство,
Унылые люди с вещами
Входили под своды его.

И я, лилипутом, уродцем,
Тревожился, сердце скрепя,
Что он в темноте содрогнется,
И выбросит нас из себя

И представляется Город сюрреалистической явью, исторгающей из себя Живое. Пожалуй, в этом стихотворении наиболее сильно было выражено отношение Михаила Анищенко к Городу.
А Москва… Он бывал в Москве не раз.  Ведь был зачислен в Литературный институт, который посещал, из которого трижды вышибался, по причине… по причине «традиционной русской болезни». Да ведь талант не пропьёшь, и потому каждый раз восстанавливался, назло «болезни» да на радость таланту. И закончил ЛИТИНСТИТУТ, получив специальность – ПОЭТ!
Ну не лежит душа к городу, отторгает его и внутренне, и словесно!

Город – камеры да клетки.
Тьма задёрнутых гардин.
Слева – маски, справа – слепки,
Посредине – пшик один.

Я, как дождь, в ночи шатаюсь
И неведомым влеком,
В человеке усумняюсь,
Чтобы веровать в него.

Да ведь у природы свои законы… Отторгая что-то, другое привечаешь.

«О Русь – малиновое поле
И синь, упавшая в реку, –
Люблю до радости и боли
Твою озёрную тоску.»
С.Есенин

Обрадовался. Что же это я «зациклился» на одиночестве поэта, когда в его поэтической копилке так много стихов, самим Михаилом отнесённым в жанр любовной лирики. Значит, не был он одинок. Говорю не о физической близости, потому как и семья была у него, жена, сын. Но разговор-то у нас о духовной близости. И вот множество стихов любовной лирики и посвящены духовному.

Молодое стихотворение

Не важно, что поздняя осень,
Что вымок вокзальный навес…
А важно, что в ноль двадцать восемь
Уйдёт транссибирский экспресс.

И снова, под вечер, под вечер,
Читая стихи о любви,
Я буду приписывать встречным
Все лучшие чувства свои.

Я буду по Родине мчаться,
Заглядывать в блоковский том,
В печальных попутчиц влюбляться,
И мучиться долго потом.

И вновь, от Приморья до Бреста,
Я буду в предчувствии весь…
И жизнь, как чужая невеста,
Покажется лучше, чем есть.

1973

«Транссибирский экспрес» — это из далёких детских лет.
«Когда мне было шесть лет, бабушка, вдова погибшего на войне комиссара танкового корпуса, взяла меня в невероятное путешествие в Сибирь. Тогда, сидя у окна вагона, я впервые вобрал в себя великие просторы моей Родины.» Опыт автобиографии, фрагмент эссе.

В детстве всё воспринимается величественнеe, масшабнее, большое кажется громаднее.  И к этом пытливому взгляду добавьте впечатлительность и воображение, взращённые мамой. Так родилось чувство, которое Михаил Анищенко пронёс через всю свою жизнь и которое, наверное, можно выразить словами песни: «Вижу чудное приволье, вижу нивы и поля! Это русское раздолье, это — РОДИНА моя!»
Михаил Анищенко — однолюб. И как же много у него признаний в любви той единственной, которую любил и неистово, и горько, и мучительно.

Мне прилечь бы, пасмурная родина,
Под кустом растаять, как сугроб…
Чтобы снова белая смородина
Красной кровью капала на лоб.

Чтоб забыть всю злость и наущения,
Жажду мести, ставшую виной;
Чтобы белый ангел всепрощения
Словно дождик, плакал надо мной.

Чтоб платить и ныне, и сторицею
За судьбу, сиявшую в глуши;
Чтобы гуси плыли вереницею
В небеса распахнутой души.

По тихой родине – пешком,
Всю жизнь – от липы до калины…
Я был смиренным пастушком
В туманах Чуровой Долины.

А мимо рек моих и трав,
Тянулись дни босой печали;
И за составом шел состав
В чужие росстани и дали.

«Печальный Демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землей…»
Михаил Лермонтов.

«Люблю Отчизну я, но странною любовью. Не победит её рассудок мой…» — это о нём, о Михаиле Анищенко. Когда мы говорим о Поэте Михаиле Анищенко, то невольно сравниваем его с предшественниками, с русскими поэтами Есениным и Рубцовым. Есть то, что объединяет их, связует в единое целое со всей русской литературой — искренняя любовь «к отеческим гробам», к истокам, к Отечеству. И есть, есть отличительная черта, которая бросается в глаза. Для Есенина Родина воплощена в патриархальность, в деревню, в то, откуда он РОДОМ. Точно так же и для Рубцова — его Родина — Малая Родина — Вологодчина, воплотившая для него общее понятие Отечества.
В стихах Анищенко вы не найдёте конкретики, не найдёте географической привязки. Для него Родина, Отечество — это ВЕРА и ДУХ.
В этом, наверное, и заключается «но странною любовью»…

Поздно руки вздымать и ночами вздыхать.
Этот мир повторяет былые уроки.
Всюду лица, которым на всё наплевать,
Всюду речь, у которой чужие истоки.

Я закрою глаза, я закроюсь рукой,
Закричу в темноте Гефсиманского сада:
– Если стала Россия навеки такой,
То не надо России… Не надо… Не надо.

Из Российской Газеты от 25 июля 1998 года:
«Тонущее в долгах Камское речное пароходство стало тяжким грузом для казны и… спасательным кругом ловкому предпринимателю, сумевшему прибрать в свои западные фирмы лучшие теплоходы вместе с валютной выручкой.
Вопреки нормам российского законодательства Камское речное пароходство за последние годы не возвратило в страну около трех миллионов американских долларов и свыше полумиллиона немецких марок. Часть этих денег осела на счету фирмы «Антонов Канада корпорейшн», основанной за океаном нынешним генеральным директором пароходства Михаилом Антоновым. Его же зарубежные частные фирмы завладели самыми новыми на Каме пассажирскими и грузовыми судами. А обобранное пароходство тянут теперь в омут разорения оставленные неподъемные долги.»

Мне прилечь бы, пасмурная родина,
Под кустом растаять, как сугроб…
Чтобы снова белая смородина
Красной кровью капала на лоб.

Чтоб забыть всю злость и наущения,
Жажду мести, ставшую виной;
Чтобы белый ангел всепрощения,
Словно дождик, плакал надо мной.

Чтоб платить и ныне, и сторицею
За судьбу, сиявшую в глуши;
Чтобы гуси плыли вереницею
В небеса распахнутой души.

Отчаяние

Тянет гниющей травою из лога,
Дождик косой, как сапожник идёт.
Родина горькая, словно изжога,
Мучит ночами, и спать не даёт.

Жутко на родине, словно на плахе.
Люди мычат только «мэ» или «бэ».
Всюду бандиты, ворьё, олигархи
И берегущая их ФСБ.

Скоро начнётся моя навигация.
Ну а покуда – до слёз молодой,
Прыгну на льдину, а льдина лягается,
Словно кобыла дрожит подо мной.

Я – Одиссей, вертопрах и уродина,
Нет ещё страшного горя нигде.
Мне невдомёк, что когда-то и Родина
Станет лишь тающей льдиной в воде.

Стихи Михаила Анищенки гармоничны: Слово — Музыка — Цвет. В слове — боль, страдание; в музыке — минор; в цвете — чёрный или серый.
Как не похожи эти строки на разноцветье есенинских строк, или размереный, спокойный рубцовский ритм.
В чём разгадка? В той ли «традиционной Болезни», которая всегда сопровождается депрессией, или во внешней среде, от которой так тщётно пытается укрыться Поэт? Однажды у него прорвётся:

Пробираюсь к ночному Бресту, по болотам в былое бреду,
Потерял я свою невесту в девятьсот роковом году.

Я меняю лицо и походку, давний воздух вдыхаю вольно.
Вижу речку и старую лодку, вижу дом на окраине. Но…

Полыхнуло огнем по детству, полетел с головы картуз.
Я убит при попытке к бегству… Из России – в Советский Союз.

Спешит к завершенью постылая драма,
Судья разбирает осенний улов…
И плачет в потемках звезда Мандельштама,
И тонет в тоске пароход Гумилев.

Мздоимство и воровство, бандитизм и проституция в одночасье свалились на то, что позже назовут «лихие 90-ые». Он ещё по наивности своей успеет послужить помощником мэра, живя в Городе, но вглядевшись в лица, алчущие власти и наживы, бежал, забился в деревню.

Я ушёл, я сбежал из вертепа.
Я уехал за тысячу вёрст.
И нашёл на околице неба
Небольшой деревенский погост.

Казалось, Дух был растоптан… И как символ — гибель «Курска».

Из Российской Газеты от 18 августа 2000 года:

«Милая девушка, сообщая по ТВ прогноз погоды в Баренцевом море, сама того не ведая, зачитала смертный приговор ста шестнадцати погребенным заживо подводникам «Курска»: волнение моря, усиление ветра… Это развязка.

Под занавес века, как в хорошо, но жестоко продуманной трагедии, свершилась самая крупная в мире подводная катастрофа: таких огромных подводных кораблей и сразу стольких подводников никто никогда не терял… Пятый день внимание всего мира приковано к известной точке Баренцева моря, где наши подводники стали невольными гладиаторами в непридуманном шоу. Российское общество должно наконец понять, что оно обретается в великой морской державе. Великой даже в грандиозности своих морских катастроф, не говоря уже о своих великих бесспорных достижениях, о которых оно не знает, да и знать, похоже, не желает. О них у нас сообщают шепотом, зато о катастрофах трубят во все иерихонские трубы… Сегодня каждый россиянин просто обязан знать имена своих подводных асов, первопроходцев и мучеников так же, как он уже усвоил имена поп-звезд и футбольных форвардов. «Жеватели котлет, читатели газет» по-прежнему полагают, что Баренцево море также далеко от них, как и Чечня. Но седые мужики с морскими милями за плечами плачут у телеэкранов, понимая, каких парней и какой корабль вырвала катастрофа из этой жизни…»

Страна – отражение ада.
Ликует в казне казнокрад.
В Синоде сидит Торквемада,
Кремлем заправляет Де Сад.

Страна моя дружит с врагами,
Беснуясь живет, и – крадя…
«Не путайся, тварь, под ногами!»
Скажу я, навек уходя.

А была…

…а была одна разруха.
Свет звезды уже погас,
И неслышимо для слуха
Приближался смертный час.

Мой сосед носил бумагу
Со словами: «Всюду жуть.
Я мечтаю по ГУЛАГу,
И прошу его вернуть!»

А ещё была усталость,
Много горя и вина…
И, как печень, распадалась
Вся огромная страна.
.

«И ни церковь, ни кабак  —
Ничего не свято!
Нет, ребята, все не так,
Все не так, ребята!»
В.Высоцкий.

И в этом хаосе, в этом распаде оставалась надежда – ВЕРА. Мятущаяся его душа искала успокоения в Bере.

Грустно, светло мне и верится в Бога,
Снова дорога мерцает вдали…
Будто открыли засовы острога,
Сняли оковы и в ночь повели.

В час распада и распыла
Грешный мир нам не указ.
Не страшусь… Всё это было
И со мною много раз.
Поклонюсь Борису, Глебу…
И над Родиной святой
Буду гром возить по небу
На телеге золотой!

Он был искреннен в своей Вере, так же, как искреннен был Есенин. И так же, как у Есенина, у Михаила Анищенки произошло трагическое
разочарование.

Пепел

Промокшая дорога.
Оборванная нить.
Не надо, ради бога,
О Боге говорить.

Я так же тих и светел,
И с небесами слит,
Как тот печальный пепел,
Что по небу летит.

Среди раскрашенной лепнины,
Как будто глыбы двух гордынь,
Попы венчают нелюбимых
На всю оставшуюся жизнь.

Попы, как надо, с бородами,
И службу правят не спеша.
Но разве в искусе и сраме
С душой сливается душа?

Молчит незыблемое небо,
Снега чернеют, как зола…
Во имя денег и потребы
Объединяются тела.

Завтра будет беда, или просто среда?..
Ни о чем я уже не гадаю.
Я, как время, иду неизвестно куда,
И неведомо где – пропадаю.

Остывает душа, остывает постель,
Даже вера простыла святая…

Разочарование не в Вере, в служителях Веры, в которых он увидел ту же алчность.

И… Как Есенин позволял себе, так и Анищенко позволил себе дерзкое богохульство:

ВЕЧЕРНЯЯ МОЛИТВА
Мой ангел чуть живой под бритвой брадобрея,
Мой бес сидит в пивной, ругая небеса.

Раскрылся гнев небес, ощерилась досада,
Ударил где-то гром, и вздрогнули леса.
Я брюки расстегнул и в двух шагах от ада
С огромным облегченьем пописал в небеса.

Из Википедии: «Лейтмоти;в (нем. Leitmotiv — «главный, ведущий мотив»), в музыке — характерная тема или музыкальный оборот, которые обрисовывают какой-либо персонаж оперы, балета, программной пьесы;
Термин лейтмотив, заимствованный из музыки, применяется также в литературоведении и может обозначать преобладающее настроение, главную тему, основной идейный и эмоциональный тон литературно-художественного произведения, творчества писателя.»

Опускай меня в землю, товарищ,
Заноси над бессмертием лом.
Словно искорка русских пожарищ,
Я лечу над сгоревшим селом.

Вот и кончились думы о хлебе,
О добре и немереном зле…
Дым отечества сладок на небе,
Но дышать не даёт на земле.

Вот и обозначено самим Поэтом то, что в Википедии называют «лейтмотивом» творчества писателя.

Что же это за странное и роковое географическое место на карте Земли — Россия, где от начала века и до его конца поэты разные, и по возрасту, и по жизненным стезям, и по темпераменту, но схожи в одном — в «лейтмотиве»… Что за трагический Знак дан им свыше предвидеть свою раннюю гибель? Или это расплата за Дар, за Талант? Кому многое дано, с того и спрос большой…
Но, как и у Есенина, как у Рубцова, как у Бориса Рыжего, так и у Михаила Анищенко в стихах постоянно звучит тема раннего ухода…

На отшибе погоста пустого,
Возле жёлтых размазанных гор
Я с кладбищенским сторожем снова
Беспросветный веду разговор.

Я сказал ему: «Видимо, скоро
Грянет мой неизбежный черёд…»

Есенину
Пора в последнюю дорогу.
Пришла повестка – не порвёшь.
И мы уходим понемногу
Туда, где ты теперь живёшь.

Давай, Серёжа, громко свистнем
И, в ожидании весны,
В одной петле с тобой повиснем,
Как герб утраченной страны.

Люди «знающие и опытные» в таких делах иногда говаривали мне: «Алкоголь разрушает печень, но укрепляет сердце».
Михаил Всеволодович Анищенко скончался от сердечного приступа 9 ноября 2012 года. До 63-летия оставалось две недели. Что есть 63 года для мужика? Всегда полагал, что для мужчины 40 лет — это всего лишь детство, это вступление в постижение мудрости. Возраст начинается с 60-ти лет, когда сдаёшь экзамен на мудрость. Так что. Михаил только вступал в свой возраст… А кажется, что испил этой мудрости сполна…
Несколько лет назад написан был мною очерк «Размышления забугорца о патриотизме». Заканчивался он строками:
» Легко и необременительно прослыть патриотом и любить Родину в образе кустодиевской красавицы.
Трудно и обременительно любить увечную, калеченную, пытанную и замордованную, в болячках и язвах.
В первом случае любят мозгами, где органчиком звучит один и тот же мотив: «Кипучая, могучая, никем непобедимая! Страна моя, Москва моя, ты самая любимая!»
Во втором случае, который труден и обременителен, любят душой. Почему обременителен? Душа кровенит… Вот так душой любили Родину и Некрасов, И Толстой, и Есенин, и Рубцов, и Сахаров, и Саблин, и десятки и десятки тысяч патриотов.»
Ко второму списку отношу и Анищенко. Он любил Родину Душою. Душа у него кровенила…

«Не вынесла душа поэта позора мелочных обид.» Обид не за себя. Обид за ДУХ и ВЕРУ.

Я жить хочу, хотя и не умею…
Но, став травинкой, видимо, смогу.
И осенью спокойно пожелтею,
Как все другие травы на лугу.

А что душа? Душа душою будет.
И тихо воспаряя надо мной,
Она грехи навеки позабудет,
Как боль и страх – излеченный больной.

Добавить комментарий