БОРИС ЖЕРДИН. КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ. ИСПОВЕДЬ АГЕНТА

Последнее время наметилась такая тенденция – модно стало писать саморазоблачительные книги, всенародно признаваться в своих грехах. Один шпион недавно по телевизору плакал, как ребенок: замучила совесть. Не могу, мол, больше шпионить, перехожу на вашу сторону, господа империалисты, и, конечно, книжку свою рекламировал, где он бесчеловечный режим разоблачает, и прочее.

Не он первый, конечно.

Кто поумней, те раньше смекнули, откуда ветер дует.

Познер, например: все думали – подонок, сволочь окончательная, а оказался кристальной души человек – публично покаялся, освободился от греха, и давай новой власти служить на благо отечества.

А возьмите артиста N!

Я недавно в еврейской газете его мемуары прочитал, чуть не заплакал – всю жизнь стучал на своих товарищей. Заставляли, понятное дело. Прощаем, время такое было, полстраны стучали.

Главное, что выжил и остался на сцене, радовать нас своим талантом.

Земной вам поклон, товарищ, огромное спасибо.

А уголовников возьмите – колются через одного.

Как в 90-е начали, никак не успокоятся. В книжном магазине не повернуться от их откровений. Куда ни посмотришь, кровь стынет – «Покаяние расчленителя», «Записки вора в законе» (восемнадцать томов), «Дневник мокрушника», «Исповедь душегубца». Это вещи, несомненно, честные, и они внесут свой вклад в мировую литературу, их солидные люди написали. Да, что там говорить, я недавно книгу купил – «Как я старушку зарезал», Вовка Штымп написал. Шестерка, ничтожество, я его еще по Синдору помню, а огромным тиражом разошлась. Видимо, выгодное это дело, поэтому все спешат очистить душу, чтобы предстать перед Всевышним в полной своей красоте.

Я тут подумал: чем я хуже других? Пора и мне излить душу, нету сил моих больше терпеть, буду признаваться.

В Америку я был заброшен в 1988 году со специальным задание – женщину одну соблазнить пожилую, старушку, можно сказать, Марию Андреевну Першикову, девяносто семи лет. Скажите: ерунда, чушь собачья, любой сможет старую выдру охмурить. Любой да не любой! Дело в том, что старушка эта не простая. Мария Андреевна – последний отпрыск царского рода Романовых и является легальным претендентом на русский престол. Такую просто не возьмешь, здесь портвешком не обойдешься, надо манеры знать, дворянские обычаи, и, конечно, внешность нужна, чтобы породу было видно.

И так просто к ней с улицы не припрешься с бухты-барахты, не полагается по этикету. Нужно, чтобы кто-то представил, солидный человек из ее окружения. Ну, внешность у меня всегда была подходящая, а манерам этим меня обучили в КГБ, как надо задумчиво в даль смотреть, как усы закручивать, в какой руке вилку держать.

Однако просочиться в круги русского дворянства оказалось непросто. На приемы, на банкеты ходил, с людьми знакомился, но без ошибок не обошлось – как тут поймешь сейчас, кто дворянин, а кто просто мелкая инфузория. Все одеты одинаково: костюм, рубашка, галстук. Случай помог. Открыл я как-то газету, а там реклама пансионата на севере штата Нью-Йорк, «Дворянское гнездо» называется.

Вся ясно! попались, голубчики!

Я, конечно, сразу туда, навел кое-какие контакты, сошелся с людьми, просочился в самую сердцевину. Князь Александр Нарышкин мне особенно симпатизировал, умница, талантливый программист. Он-то меня и представил Марии Андреевне, в церкви на Пасху было дело. Я, конечно, серьезно подготовился, волосы набриалинил, усы накрутил, китель белый с гызарями надел, по заказу КГБ в мастерских Большого театра сработанный, как у белогвардейцев, только без погон, сидит на мне, как влитой. Стою под образами, слушаю песнопение, вдруг Нарышкин меня в бок толкает. Смотрю – везут в кресле на колесиках. Выглядит ..

азохунвэй, можно сказать.

Я, признаться, её даже не узнал, они мне в Москве старую фотографию показывали, еще довоенную. Сильно изменилась.

Мы подходим. Нарышкин склонился и на ухо ей кричт: «Позвольте, Ваше сиятельство, представить Вам французского дворянина, потомка известного рода Марэ Борю Жердина, он, хоть и еврей, но порядочный человек», — орет, как резаный, видно, плохо слышит старушка. Я каблуками щелкнул, раскланялся и ручку ей чмокнул. Противно, конечно, но – что поделаешь, надо привыкать, думаю. Пару изысканных комплиментов ей отвесил, глубоко вздохнул: «Осиротела Россия-матушка» и ус подкрутил. Чувствую, глаз с меня не сводит старая, верно рассчитали в центре. Монокль на меня навела, видно, какого-то поручика драгунского вспомнила. После службы пригласила меня на чай, стол шикарный накрыли, яйцами бились, все как положено и… пошло-поехало.

Стал я к ней наезжать, цветы дарил, романсы старинные пел, Есенина читал наизусть: «Ты жива еще, моя старушка…». Правда, ей Галич больше нравился – «Командировочный романс», «То ли шлюха ты, то ли странница…». Словом, старался как мог, руки ей целовал, даже на дуэли дрался с ее бывшим кавалером. Старый хрыч – а туда же, только под ногами путался. В конце концов, взял я ее своим благородством, и года не прошло. Обвенчались в Наяке в православной церкви, чин-чинарем, сам архимандрид Авдей присутствовал, чудесный человек, наш, разведчик, светлая голова, только выпить любит. Сыграли свадьбу по всем правилам, а наутро Мария Андреевна померла, не выдержала сердечко счастья нежданного – 97 лет это вам не шуточки.

И остался я один. Месяца не прошло, получаю шифровку из центра: «Срочно приезжай в Москву на коронацию» и подписано: Зюганов. Ничего не понимаю, какая коронация, стал в центр звонить. Вы, говорят, Борис, теперь по закону являетесь наследником русского престола, немедленно возвращайтесь. И так все красиво расписали: Домодедово, транспортный самолет, красная дорожка, я на лошади весь в белом, куда там Никите Михалкову.

Я-то не знал, что в это время в России недобитые коммунисты искусственно подогревали монархические настроения. Народ бунтовать стал: подавайте нам царя-батюшку. А где его взять? Царь это вам не грибы, один срезал – второй вылазит.

Но почему именно я, простой гомельский еврей, сын Белы Давидовны и Жана Марэ, должен стать императором всея Руси? Что-то здесь не чисто. Коронация, малиновый звон – красиво, конечно, но какое я имею к этому отношение? А с кем посоветуешься? До рассвета крутился в постели, как уж на сковородке, а под утро приснился мне вещий сон. Будто стою я в горностаевой мантии с короной в руках на ступенях ресторана «Националь» на Брайтоне и милостыню прошу, как на паперти: «Подайте Христа ради». А люди мимо идут в дубленках, в шубах норковых, никто не подаст, отворачиваются, вы знаете нашу публику – от них копейку не допросишься. Только вижу, через дорогу в мою сторону идет раввин Якубовский в шляпе, в зимнем пальто, борода по ветру развивается, и крестится непрестанно. Все, думаю, с ума спятил старик. Подошел ко мне, достает из кармана золотой червонец и мне в корону бросает. Я на зуб попробовал – точно, золото, без обмана. Вот, думаю, подфартило, удача-то какая. Спасибо, говорю, до свидания. А он стоит, не уходит. Присмотрелся я, Господи, да это же никакой не Якубовский, а сам Никита Михалков в гриме Николая Второго, непонятно только, зачем в раввина замаскировался. Тут я понял, что я сплю, но просыпаться не стал, интересно же, чем это все кончится. Сделал вид, что не узнал его, и спрашиваю: «Скажите, рабби, стоит ли мне ехать в Москву на коронацию или как?»

«Ни в коем случае, — говорит. – Всю эту петрушку Зюганов заварил, чтобы власть захватить. Сам подумай, какой из тебя царь, ты же еврей. Ну, посидишь на троне с месячишко, потом беспорядки начнутся, революция, секир-башка, и снова большевики к власти придут. А все беды на тебя спишут. Наш народ проще всего на еврея натравить. Поэтому тебе и дали это задание. В КГБ неглупые люди сидят, сам понимаешь. Лучше отдай мне царскую корону и разойдемся по-хорошему». Тут я возмутился: «А что это вы мне угрожаете? Корона эта моя, от покойной супруги досталась!» А он вцепился в нее и тянет, я к себе, он обратно…

Просыпаюсь весь в поту, в руках подушка измятая, башка разламывается на куски. Попил чайку, подумал, а ведь верно Никита Михалков сказал: все логично, все сходится. Жалко только, что корона у него осталась, но в Москву не поеду, не такой я дурак. К вечеру пошел в полицию и во всем чистосердечно признался, сразу полегчало. А теперь вот еще эту историю написал, излил душу перед вами совсем хорошо стало. Простите мне, если сможете, люди добрые. А если среди вас остались еще шпионы, стукачи до подонки разные, а я знаю, что есть такие, поэтому к ним и обращаюсь: покайтесь перед народом, напишите о своих прегрешениях, пусть больше будет у нас хорошей современной литературы.