У липы под вечер болит голова,
Слипаются клейкие веки,
Но в кроне, где жестче и гуще листва,
Смешные шумят пчеловеки.
Там, на зиму терпкие листья кроша,
Стареют крылатые люди,
Но тот, у кого полосатей душа,
Их грозным жужжанием будит.
Ворчит на ворсистом своем языке
Про планы, расчеты и сметы,
По клеточкам рапорта в лапке-руке
Подробно расписано лето.
Он нас подгоняет и держит в узде,
Как будто мы вовсе не пчелы,
Чтоб сахар искали в стеклянной воде,
В глухих рудниках Кока-Колы.
А тот, кто расслабился, кто не у дел,
Того, обесславив, – на вынос,
Об этом еще в девяностые пел
Шмелиный квинтет «Наутилус».
Мы топим проворные лапки в вине,
Теряясь во льдах стеклотары,
Кого-то в усталости, будто во сне,
Под крылья несут санитары.
Шафрановый доктор, накинув халат,
Жужжит, чтобы я не дрожала,
Когда под фонариком в тысячу ватт
Мое извлекается жало.
Растет и цветет удивительный мир
Без лишних соринок и пятен,
Об этом в двадцатых еще говорил
Пчелиный писатель Замятин.
И нравится нам, заливающим мед
В пустые глазницы-ячейки,
Смотреть, как елейное солнце плывет
По облачной узкоколейке.
Марина Гарбер
У липы под вечер болит голова,
Слипаются клейкие веки,
Но в кроне, где жестче и гуще листва,
Смешные шумят пчеловеки.
Там, на зиму терпкие листья кроша,
Стареют крылатые люди,
Но тот, у кого полосатей душа,
Их грозным жужжанием будит.
Ворчит на ворсистом своем языке
Про планы, расчеты и сметы,
По клеточкам рапорта в лапке-руке
Подробно расписано лето.
Он нас подгоняет и держит в узде,
Как будто мы вовсе не пчелы,
Чтоб сахар искали в стеклянной воде,
В глухих рудниках Кока-Колы.
Читать дальше в блоге.