Евгений Витковский. МОСКВА ПРИСКОРБНАЯ

Виктору Кагану

Проснешься – и посмотришь в потолок.
Подумаешь: неужто эпилог,
и никуда не вывезет кривая?
Какой печальный поворот судьбы:
пускай спилили белые столбы,
не вымирает дворня столбовая.

Душа больна, душа нехороша,
волнуется сдуревшая душа,
душа полна духовной голодухи,
она скорбит, и просится в раздол,
а в нем прозак, в нем галоперидол,
и остальная дрянь в таком же духе.

Три века тонет горестный ковчег,
три года валит прошлогодний снег,
от брома задыхается хорома,
формальдегидом пышет лазарет,
и здешний лекарь Жиль де ла Туретт
от собственного лечится синдрома.

Неделями закрытый кабинет,
невозмутимый доктор Да-и-Нет,
сестра без брата, койка без матраса,
чай с молоком без капли молока,
короче, бесконечный день сурка,
короче, нечто вроде Алькатраса.

Клиентами не хочет оскудеть
убежище Мстиславов и Редедь,
чулан для человечьего балласта,
убожества московского приют;
и то уж хорошо, что здесь не бьют,
а если бьют, то не особо часто.

Отсюда жизнь смоталась по делам,
здесь атеизм с буддизмом пополам,
как знать, не издевается ли Небо,
над этою печальною страной,
где в медицину верует больной,
а медицина верует в плацебо.

Держава карасей и карасих,
где главный врач – наиглавнейших псих:
поди придумай что-нибудь нелепей;
но честь халата он не посрамил,
по-тихому глотая ципрамил,
который создал вовсе не Асклепий.

Дом переполнен, лишь рассудок пуст.
При Жюле Верн, и при Марселе Пруст,
Марк при Луке, Иуда при Пилате,
прекрасный сэр, и благородный дон,
и прочий здешний мыслящий планктон
сидят и ждут Годо в шестой палате.

Суля триумф компотам и супам,
роптать не разрешит диазепам.
Так и живет то ларго, то виваче
тот мир совсем простых координат,
где охраняет литий карбонат
спокойствие Канатчиковой дачи.