Татьяна Хохрина. Три грации

Как только устанавливалась теплая погода, распахивались ставни, под яблони и в беседки выползали раскладушки и шезлонги и народ вытряхивался из еще сыроватых с зимы домов во дворы, Малаховка приобретала привычный дачный вид, а атмосфера наполнялась множеством самых разных звуков. Гудели электрички и мерно постукивали по рельсам их вагоны, мычали коровы, блеяли козы, стрекотали кузнечики, пели птицы и бесконечно орали, хохотали, ругались и мирились дети и надзиравшие за ними старухи. Кого-то все время звали есть, спать, заниматься музыкой или полоть грядки и таскать воду. Звенели колодцы и велосипедные звонки, стучали волейбольные мячи и пинг-понговые шарики, свистели мальчишки и только недавно появившиеся чайники со свистком, хлопали калитки и мухобойки. Но это все утром и днем.

А вечером, когда уже садилось солнце, заедали заезженные пластинки и рвались магнитофонные пленки, шаркали на террасах танцующие, из рощиц и кустов доносились поцелуи и изредка пощечины, водопадами шумели огородные поливалки, а грибным дождем — самодельные душевые. За скрипки и фортепьяно брались уже более обученные взрослые, над Малаховским озером плыл саксофон, а счастливцы на улице Сосновой уплывали в ночь под Дебюсси, Цабеля или Рубинштейна для арфы.

Там, в конце Сосновой жили три арфистки. Три сестры. Тройняшки. Лея, Хана и Эстер Карасик. Они были похожи лицом как две, вернее — три капли воды и вообще почти неотличимы друг от друга, но с другими жительницами Малаховки их спутать было невозможно. У сестер была совершенно неповторимая, запоминающаяся и словно созданная для игры на арфе фигура: гордо посаженная головка, покатые узкие плечи, маленькая грудь, изящные, но сильные ручки, коротенькие толстенькие ножки и огромная, пышная задница. Местные часто спорили, выстоит ли на этом постаменте чайный сервиз или все-таки пара чашек не удержится. Карасики выходили на люди всегда вместе и в соответствии с фамилией и комплекцией не шли, а плыли по поселку. Их называли Три Грации и более точного определения было не придумать. Жаль только, до Малаховки не доехал колумбийский певец и ценитель таких форм художник Фернандо Ботеро, а то бы Карасики прославились на весь мир!

Все три арфистки были тетки славные, не вредные и не чванливые, хотя выступали на разных знаменитых сценах и считались очень высокими профессионалами. Они были настолько дружны между собой и никогда не ссорились и не спорили, что создавалось ощущение, что это один человек, единый в трех лицах, и то — одинаковых. И все три никак не могли найти свое счастье. Малаховские женихи были переборчивы, все присматривались и колебались. Некоторые боялись, что придется трудиться за троих, а другие наоборот подозревали, что и одной не увидят — слишком сестрицы друг на друге сосредоточены. Кроме того, для высоколобой и претенциозной малаховской аристократии они были недостаточно изысканны, а более простых претендентов смущали арфы и блестящие платья в пол. Если скрипкой или фортепьяно в Малаховке нельзя было удивить даже керосинщика, арфа, а тем более — три, было слишком!

Приезжие дачники были в основном семейные, а скученность проживания и количество потенциальных свидетелей сводили до минимума даже адюльтеры. Студенты Института физкультуры были слишком молоды, да и сориентированы на другую весовую категорию. Так что оставался только по большей части торговый люд, волокший свое добро на Малаховский рынок и застревавший там надолго. Была, конечно, еще одна категория — наезжавшие в Малаховку для посещения еврейского кладбища безутешные вдовцы и прочие сироты, но эта опция в случае с сестрами Карасик не сработала: похоже, барышни Карасик своей основательностью и фундаментальностью слишком напоминали памятники.

А вот рынок оправдывал свое существование! Там вообще было много ценителей прекрасного. Поэтому, когда три грации проплывали мимо благоухающих узбекских фруктов или гор кураги и изюма, раздавалось такое восторженное цоканье золотыми зубами, что барышням Карасик казалось, что они уже в оркестровой яме и звучит увертюра Кармен. Но все же это были только благодарные зрители, дома их ждал целый выводок в шароварах и тюбетейках, да и они сами не претендовали на взаимность таких солидных дам. Продавцов сала, окороков и прочей гастрономии смущала кошерность сестер и их собственное мясо-жировое изобилие. Так что в принципе и на рынке перспективы были небогатые. Но рынок все же помог.

Однажды на рынке вдруг появился настоящий джигит, статный, кудрявый, волоокий и горячий — глаз не отвести! Он привез на продажу орехи, имеретинский сыр, аджику и чурчхелу, т.е. уже одним этим намекал на сладкую жизнь и острые ощущения. Вахтанг Мгеладзе рассчитывал быстро сплавить свой товар и скорее вернуться домой, но в Малаховке редко пекли хачапури, чаще — лэках или штрудл, поэтому орехи еще брали, а соленый и ядрено пахнувший сыр и аджику — не очень, так что Вахтанг застрял надолго. А барышни Карасик, обогатившие свой кулинарный опыт в бесконечных гастролях по необъятной Родине, как раз знали, что такое хачапури, готовы были к их расширенному производству, но хотели бы взять пару уроков у профессионала. Лето было сыроватое, прохладное, ночевать южному человеку в машине было зябко и неудобно, поэтому он с радостью на эти уроки подписался.

Сначала никто и не заметил, как Вахтанг Мгеладзе перебрался на Сосновую. Но вскоре местные жители не только начали поводить длинными носами, принюхиваясь к головокружительному запаху хачапури и других грузинских яств, но и, в силу общего базового музыкального образования, заметили изменения в репертуаре трех арф. Так, Мазурка Чайковского или Старый Замок Мусоргского вдруг подозрительно перетекали в импровизации на тему Сулико, Тбилисо, а совсем к ночи — в колыбельную «Жужуна цвима мовида…».

Арфы играли все громче и всё более страстно, Вахтанг все реже появлялся на Малаховском рынке, хачапури попробовали уже все соседи, а лето неумолимо катилось к концу. В сентябре Мгеладзе уехал в Грузию. Соседка сестер Карасик тетя Надя Куличкина, вздыхая, выступала на всех площадках Малаховки с трагическим рассказом о прощании тройняшек со своим Мцыри. После его отъезда арфы больше не играли, да и сезон в общем-то кончился, так что сестры, как многие другие, вернулись в Москву.

А в мае все встретились вновь. Кроме Вахтанга, конечно. Зато в аквариуме на Сосновой было уже не три, а шесть Карасиков. Записные малаховские остряки, говорили, что сестры-арфистки опровергли устоявшуюся зоологическую теорию, что караси мечут икру, в то время как Карасики оказались живородящими. Но это на самом деле никого не смущало. Главный малаховский педиатр Сарра Оскаровна сняла пробу и рассказала, что Малаховка приросла тремя шикарными кареглазыми пацанами, и все успокоились. Мальчишки, и правда, оказались чудесными: добрыми и нежными, как матери, и красавцами в отца. Кстати, совершенно непохожими друг на друга при таком неотличимом генокоде. Вот как причудливо тасуется колода! Только много лет спустя, когда парни Карасик превратились в прекрасных мужчин, в Малаховке неожиданно в самых разных семьях стали рождаться девочки с неповторимой фигурой арфисток. Так что старик Мендель со своей теорией наследственных признаков не соврал!

© Татьяна Хохрина