Нонконформисты, шестидесятники, кочегары и невидимки*

В современной русской поэзии критики отмечают определенный кризис. Говорят даже, что с уходом Бродского поэзия вообще закончилась. На фоне этого кризиса идет дискуссия о месте поэтов шестидесятых – семидесятых годов прошлого столетия, их роли и влиянии на интеллектуальную жизнь страны. Во время выхода этих поэтов на сцену и их признания российская поэзия тоже переживала очередной кризис, связанный со смертью Бориса Пастернака. «Казалось, что эпоха письменной поэзии кончилась, — пишет поэтесса Татьяна Щербина, — Я знала стихи Евтушенко, Ахмадулиной, Вознесенского, Рождественского и других, но это казалось отдельным жанром, вроде эстрадных песен. Добровольно я слушала только бардов. Последним письменным поэтом был для меня Пастернак. И вдруг – Бродский, это был тот же субстрат поэзии, от Пушкина до Пастернака, которой у современных авторов я не встречала». В этой цитате заложены определенные противопоставления ведущих российских поэтов того времени, неравновесных и тогда, и сейчас. При этом стрелка весов, отмечавших это неравновесие,  постоянно колебалась то в сторону формального преимущества одной группы, то в другую сторону.

Под поэтами — шестидесятниками мы понимаем группу, главным образом, московских поэтов: Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулину и др., выступивших на широкую арену в 60-ые годы 20 века с прямыми поэтическими обращениями к своим слушателям и читателям, однако, преимущественно к слушателям. Они откликнулись на непосредственную жажду людей к правде, открывшейся им с развенчанием идола, на которого годами молились и имя которого постоянно выкликивали на манер имени Создателя. Они были детьми людей, прошедших войну, а старшие из них и сами хлебнули военного лиха – Окуджава. В стихах шестидесятников преобладали мотивы верности к своим друзьям и любимым, к группе, с которой они себя идентифицировали. В их стихах и песнях поднимались проблемы прошедших страной этапов войны, лагерей, имевшей место массовой общественной лжи, разъедавшей души людей.

На этом фоне парадоксальным было появление Бродского, еврея, питерского поэта с восьмилетним  образованием, обращавшегося внутрь себя, к своим личным раздумьям, к своей любимой, а если иногда и вне себя, то к непонятному и отчасти полузабытому и самими англичанами Джону Донну. Бродский был не прочь, конечно, и сам выступить  перед публикой, однако оригинальная манера чтения могла привлечь часть слушателей, а другую ее часть – оттолкнуть. Авторитет и поэтическое мастерство Бродского, поддержанные Анной Ахматовой – все это, конечно не формально, поставило его во главе другой, по отношению к  шестидесятникам, поэтической группы, по своему составу преимущественно ленинградской, которую мы, и, для отличия и по существу, назовем нонконформистской.

Шестидесятники, при всей их внешней фронде, пользовались, по крайней мере, разрешительным правом на поэзию в ее напечатанном, твердом варианте, выступления, а также на, бывшие тогда очень эксклюзивными, поездки заграницу. Нонконформисты же, в частности Бродский, преследовались, сажались в психиатрическую больницу, ссылались на север, скрывались на дачах под Ленинградом и Москвой. Некоторые из них, выпускники педагогических, филологических и исторических факультетов ведущих гуманитарных ВУЗов, стали, чтобы избежать обвинений в тунеядстве и участи Бродского, андеграундом и фигурально, и по существу, освоив «смежные» профессии кочегаров и сантехников. Виднейшим представителем такого «сантехнического андеграунда» был, например, Виктор Кривулин. Между двумя группами поэтов, нонконформистами и шестидесятниками, были и контакты, со стороны шестидесятников имевшие отчасти патерналистские наклонности. Так Евтушенко пытался помочь Бродскому в напечатании его (Бродского) стихов. При этом с одной стороны, для публики и властей делались отвлекающие манипуляции в виде некоторых знаковых  заклинаний типа «это будет очень маленькая книжка», а с другой – делались попытки склонить Бродского к включению в книгу патриотических и славословящих стихотворений, которые, по замыслу доброжелательных «помощников», он должен будет написать, для того, чтобы книжка «прошла». Бродский не пошел на соглашения, книжка не была напечатана в России. Он пошел по пути контактов с Западом, печатания стихов там. Власти ответили на это его высылкой из страны. Объективности ради, следует сказать, что поэт этим был сохранен для мира и страны, а в последствии был необычайно возвеличен, имел славу, которая не может даже сниться рядовому поэту. Шестидесятники тоже имели формальный успех в стране и на Западе, не дотянув, однако, до мировой славы.

Была еще группа поэтов, которых я называю поэтами – «невидимками». Они не имели шумного успеха шестидесятников, им не давали для выступлений стадионов, концертных залов, зала Политехнического музея. Однако у людей, ценивших настоящую поэзию, эти поэты имели заслуженный и устойчивый успех. Поэты – «невидимки» выступали в библиотеках, литературных музеях, на литературных праздниках в усадьбах русских литераторов 19 века. Видным представителем таких «невидимок» я считаю живущую сейчас в Израиле поэтессу Елену Аксельрод, о которой Григорий Канович сказал, что в ее стихах «вы не найдете ни одной фальшивой ноты, ни одной строки, написанной в угоду кому-нибудь — говорит ли она о мире или о себе».

Бродский, Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава, Евтушенко умерли. Дискуссии между тем идут. Кризис есть, но он не бесконечен. «Я так представляю себе одну из родословных в русской литературе, — написала итальянская переводчица Пушкина, Толстого и современных русских поэтов Аннелиза Аллеева, сама, кстати, поэтесса, — Толстой от Пушкина, Ахматова от Пушкина, Толстого и Достоевского, Бродский от Ахматовой, многие современные поэты от Бродского, как Борис Рыжий, Олег Дозморов, Елена Тиновская и другие. Живут, пишут, страдают и умирают уже потомки Бродского».  Хотя в этой фразе мне видятся отблески определенного, популярного одно время на Западе, генетического структурализма и стремления разложить все по полочкам, здесь есть, однако, доля истины или, по крайней мере, «надежды, потерять которую – все потерять» (парафраз немецкой пословицы).

Аннелиза Аллеева. Кто входит в эту дверь**

Не  я эта одинокая девушка

(ей велик ее траур).

Не я эта вдова

(настоящее, забытое в прошлом).

Не мои линзы, темные туфли, запястья,

уши без серег.

Не я заправляла эту землю – как одеяло,

взбивала – как подушку.

Не меня окружили стеной

высокие кипарисы.

Не я. Это она впереди кортежа,

наследница горя.

Это она в молитве преклоняет колени.

Это она плачет. Утешьте ее.

………………………………..

Кто входит в эту дверь,

отделен от земли,

как цветы в его руках.

……………………..

Вот пишу, и уходит

каменное горе.

Это я его провоцирую,

хожу вокруг да около, злюсь.

А оно царапается, гадина.

Чернила текут, чернея,

или карандаш – пока

витийствует, мозолит руку,

** Перевод Л.Лосева

*** О Викторе Кривулине см. http://blogs.7iskusstv.com/?p=80929 и http://gefter.ru/archive/9082