«а что от человека остаётся…»
А. Кабанов
От века от простого человека
немного остаётся — четвертушка
от облика: плечо, ключица, веко,
край одеяла, смятая подушка.
Жена в помаде, женщина в халате,
но человеку, право, одиноко
и всё равно, кто у его кровати,
о чём, с какого причитает бока.
У человека дети, тише, тише,
конечно, есть, не всё горох об стену,
глядят, как ворон на соседней крыше
кленовую прокалывает вену, —
ни дать, ни взять с пернатого провидца,
он похоронных церемоний мастер.
От человека — други, сослуживцы,
на дне стола потопленный фломастер,
альбом, бим-бом, он счастлив, мальчик-с-пальчик,
он рядовой, безусый и сопливый,
программки оперетты, Мариачи,
долги, счета, просроченные ксивы.
От человека остаётся много,
лишающего права человека
на подлинное имя, он — «Серёга
с Русановки», он — «с Оболони Жека».
Останутся — под пластырем уколы,
подобранные нянечкой простынки,
и, детства ради, иглы радиолы,
царапины на битловой пластинке.
Когда стемнело, песенка допета,
расслаблены запястья и коленки,
со стенки сходят люди Тинторетто
и человека припирают к стенке.
Сойдясь в кружок на сумрачное вече,
они не расточаются на жалость,
упорствуя: «Скажи нам, человече,
что от тебя, по-твоему, осталось?».
Он волен крикнуть из дыры колодца
и пальцем указать — вот это! это!
Но он молчит. А то, что остаётся,
от мёртвого не требует ответа.
Марина Гарбер
«а что от человека остаётся…»
А. Кабанов
От века от простого человека
немного остаётся — четвертушка
от облика: плечо, ключица, веко,
край одеяла, смятая подушка.
Жена в помаде, женщина в халате,
но человеку, право, одиноко
и всё равно, кто у его кровати,
о чём, с какого причитает бока.
У человека дети, тише, тише,
конечно, есть, не всё горох об стену,
глядят, как ворон на соседней крыше
кленовую прокалывает вену, —
ни дать, ни взять с пернатого провидца,
он похоронных церемоний мастер.
От человека — други, сослуживцы,
на дне стола потопленный фломастер,
альбом, бим-бом, он счастлив, мальчик-с-пальчик,
он рядовой, безусый и сопливый,
программки оперетты, Мариачи,
долги, счета, просроченные ксивы.
От человека остаётся много,
лишающего права человека
на подлинное имя, он — «Серёга
с Русановки», он — «с Оболони Жека».
Останутся — под пластырем уколы,
подобранные нянечкой простынки,
и, детства ради, иглы радиолы,
царапины на битловой пластинке.
Когда стемнело, песенка допета,
расслаблены запястья и коленки,
со стенки сходят люди Тинторетто
и человека припирают к стенке.
Сойдясь в кружок на сумрачное вече,
они не расточаются на жалость,
упорствуя: «Скажи нам, человече,
что от тебя, по-твоему, осталось?».
Он волен крикнуть из дыры колодца
и пальцем указать — вот это! это!
Но он молчит. А то, что остаётся,
от мёртвого не требует ответа.