Как Михаил Андреевич приказал долго жить – так сейчас же комиссию по организации похорон, венки, подушечки. ЦК плакало, Политбюро плакало, Леонид Ильич так слезами обливался, что его два раза во все сухое переодевали. И то сказать – второй человек в партии помер. Это сейчас их три и никто не заметит потери не только бойца, но и всего отряда, а тогда…
После похорон как стали законные наследники имущество его делить, так обнаружилось, что делить толком и нечего. Жил Суслов скромно, точно аскет – даже телевизор у него был старый-престарый, еще с деревянными лампами. Он, правда, и его не смотрел. Больше любил диафильмы. Там можно ручку покрутить у фильмоскопа, а в телевизоре ручка только для переноски была. Он пробовал носить, но тогда смотреть было неудобно. А без дела он не только сидеть, но и лежать не мог. Из одежды у покойного имелись, большей частью, ордена да медали. Он ими как святая Инесса волосами мог прикрываться. Из продуктов нашли наследники в холодильнике кусок заветренной языковой колбасы, просроченный кефир и в хлебнице, расписанной под Хохлому, бублик с маком и две дырки от уже съеденных. Какой-то праздник был революционный перед тем, как ему Богу душу отдать, и старик решил себя побаловать. Кажется, еще калоши отыскались ненадеванные, подбитые изнутри малиновым бархатом, траченая молью каракулевая папаха и, из драгоценного, авторучка с золотым серпом и молотом. Вот еще ножнички были маникюрные, трофейные. Но Михаил Андреевич ими стриг не ногти, а волосы в ушах. К старости они у него зарастали ужасно. И в этих зарослях застревали слова десятками. И шевелились. Вечно у него были голоса в ушах. Ему казалось, что вражеские и он их выстригал, выстригал… Все равно, раз в полгода приходилось ему ходить к ухогорлоносу. Там молоденькая сестричка, даже и не без приятности, ему эти словесные пробки вытаскивала. Однажды, правда, нашлось слово, пролежавшее в среднем, кажется, ухе, чуть ли не с довоенных времен. Некоторые буквы в нем успели оторваться. Но сестричка была глазастая – смогла прочесть. С тех пор сестричку-то никто и не… Впрочем, нам все эти подробности без надобности. Наш рассказ о другом. Была у Суслова библиотека. Он ее всю жизнь собирал. Мало кто о ней знал мало. Многие вообще ничего не знали.
После похорон как стали законные наследники имущество его делить, так обнаружилось, что делить толком и нечего. Жил Суслов скромно, точно аскет – даже телевизор у него был старый-престарый, еще с деревянными лампами. Он, правда, и его не смотрел. Больше любил диафильмы. Там можно ручку покрутить у фильмоскопа, а в телевизоре ручка только для переноски была. Он пробовал носить, но тогда смотреть было неудобно. А без дела он не только сидеть, но и лежать не мог. Из одежды у покойного имелись, большей частью, ордена да медали. Он ими как святая Инесса волосами мог прикрываться. Из продуктов нашли наследники в холодильнике кусок заветренной языковой колбасы, просроченный кефир и в хлебнице, расписанной под Хохлому, бублик с маком и две дырки от уже съеденных. Какой-то праздник был революционный перед тем, как ему Богу душу отдать, и старик решил себя побаловать. Кажется, еще калоши отыскались ненадеванные, подбитые изнутри малиновым бархатом, траченая молью каракулевая папаха и, из драгоценного, авторучка с золотым серпом и молотом. Вот еще ножнички были маникюрные, трофейные. Но Михаил Андреевич ими стриг не ногти, а волосы в ушах. К старости они у него зарастали ужасно. И в этих зарослях застревали слова десятками. И шевелились. Вечно у него были голоса в ушах. Ему казалось, что вражеские и он их выстригал, выстригал… Все равно, раз в полгода приходилось ему ходить к ухогорлоносу. Там молоденькая сестричка, даже и не без приятности, ему эти словесные пробки вытаскивала. Однажды, правда, нашлось слово, пролежавшее в среднем, кажется, ухе, чуть ли не с довоенных времен. Некоторые буквы в нем успели оторваться. Но сестричка была глазастая – смогла прочесть. С тех пор сестричку-то никто и не… Впрочем, нам все эти подробности без надобности. Наш рассказ о другом. Была у Суслова библиотека. Он ее всю жизнь собирал. Мало кто о ней знал мало. Многие вообще ничего не знали.
Читать дальше здесь:
Михаил Бару. Как Михаил Андреевич приказал долго жить
Как Михаил Андреевич приказал долго жить – так сейчас же комиссию по организации похорон, венки, подушечки. ЦК плакало, Политбюро плакало, Леонид Ильич так слезами обливался, что его два раза во все сухое переодевали. И то сказать – второй человек в партии помер. Это сейчас их три и никто не заметит потери не только бойца, но и всего отряда, а тогда…
После похорон как стали законные наследники имущество его делить, так обнаружилось, что делить толком и нечего. Жил Суслов скромно, точно аскет – даже телевизор у него был старый-престарый, еще с деревянными лампами. Он, правда, и его не смотрел. Больше любил диафильмы. Там можно ручку покрутить у фильмоскопа, а в телевизоре ручка только для переноски была. Он пробовал носить, но тогда смотреть было неудобно. А без дела он не только сидеть, но и лежать не мог. Из одежды у покойного имелись, большей частью, ордена да медали. Он ими как святая Инесса волосами мог прикрываться. Из продуктов нашли наследники в холодильнике кусок заветренной языковой колбасы, просроченный кефир и в хлебнице, расписанной под Хохлому, бублик с маком и две дырки от уже съеденных. Какой-то праздник был революционный перед тем, как ему Богу душу отдать, и старик решил себя побаловать. Кажется, еще калоши отыскались ненадеванные, подбитые изнутри малиновым бархатом, траченая молью каракулевая папаха и, из драгоценного, авторучка с золотым серпом и молотом. Вот еще ножнички были маникюрные, трофейные. Но Михаил Андреевич ими стриг не ногти, а волосы в ушах. К старости они у него зарастали ужасно. И в этих зарослях застревали слова десятками. И шевелились. Вечно у него были голоса в ушах. Ему казалось, что вражеские и он их выстригал, выстригал… Все равно, раз в полгода приходилось ему ходить к ухогорлоносу. Там молоденькая сестричка, даже и не без приятности, ему эти словесные пробки вытаскивала. Однажды, правда, нашлось слово, пролежавшее в среднем, кажется, ухе, чуть ли не с довоенных времен. Некоторые буквы в нем успели оторваться. Но сестричка была глазастая – смогла прочесть. С тех пор сестричку-то никто и не… Впрочем, нам все эти подробности без надобности. Наш рассказ о другом. Была у Суслова библиотека. Он ее всю жизнь собирал. Мало кто о ней знал мало. Многие вообще ничего не знали.
Читать дальше по ссылке в блоге.
«Имелись в библиотеке такие уникумы, как папирус «Послание к Уклонистам», написанный на древнеармейском** языке. Я не даже упоминаю средневековую миниатюру …»
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Есть над чем поработать нашим лингвистам-любителям, поискать аналогии между диалектами нибурскими и петербургским…
Между феней у Вене и у Венички Е. И так далее…