О, Париж!..

Я решил «выдернуть» из моей автобиографической повести «Почитай отца твоего…» (http://www.iliavoit.narod.ru/books_ilia/BOOK001/Book001u.htm) фрагмент, повествующий о посещении Франции в 198… кажется, в 83 году.

………

Во Франции мы пожили неделю в Париже, проехали вдоль долины Луары, полюбовались средневековыми замками, в Нормандии поколесили по местам, связанным с высадкой десанта после открытия Второго фронта, походили по военному кладбищу среди памятников с выбитыми на них крестами, встречались такие же – с шестиконечными звёздами. Потом возвратились в Париж.

Урий повёл нас к Эйфелевой башне. Она виднелась издалека, мы направлялись к ней, но улица внезапно уходила в сторону, и башня оказывалась у нас за спиной.

– Надо кого-нибудь спросить, – сказала уставшая от хождения Адина.

– Do You speak English? – обратился Урий к прохожему.

– O, yes! – обрадовался тот и часто-часто затараторил – по-французски.

– Я всё поняла! – воскликнула Адина. – Я не знала, что понимаю французский.

– Я тоже, – признался Урий и, медленно извлекая из напрягшейся черепной коробки слова, сформулировал вопрос. Француз стал размахивать руками, чертить пальцем в воздухе карту города и на ней прокладывать пути, которые вели к цели нашего путешествия. Адина и Урий согласно кивали и время от времени наперебой задавали французу наводящие вопросы – может быть и на нечистом, но, тем не менее, на французском языке.

Оказалось, что за четверть века до этой поездки Урий с Адиной побывали во Франции в свадебном путешествии. С собой они взяли французский разговорник и с его помощью за месяц пребывания в Париже и окрестностях кое-как освоили язык аборигенов.

За прошедшие годы они объездили мир, но во Францию судьба их не заносила. Часто и подолгу они задерживались в Штатах. Урий, профессор-биолог, уезжал за океан по приглашению различных академических обществ и университетов, читал лекции, пребывание затягивалось на долгие месяцы, а порой и годы, но в конце концов семья непременно возвращалась в Израиль, в Беэр-Шеву, где Урий в местном университете заведовал кафедрой размножения пустынных животных.

Естественно, что и сам профессор, и его жена, школьный преподаватель английского, и их дети, два сына и дочь, родившаяся в США, – все свободно владели английским языком. Но, как это часто случается в Израиле, вдруг оказывалось, что ещё какой-нибудь язык они немножко понимают, и ещё на каком-то чуть-чуть разговаривают…

Французский язык наших приятелей довёл нас до Эйфелевой башни, хотя мы всё же умудрились ещё раз заблудиться, но это было уже нестрашно.

– Парле ву франсэ? – обратился Урий к полицейскому, статному голубоглазому блондину, явному северянину, и выяснилось, что мсье вполне парле на франсэ. Блюститель порядка с достоинством выслушал иноземца и вместо ответа задал встречный вопрос:

– Какой у мсье акцент? Я слушаю мсье и теряюсь в догадках.

– Мы израильтяне, – ответил Урий. – Наш родной язык иврит.

– И этот господин тоже разговаривает на иврите? – кивнул полицейский в мою сторону.

– Да, – ответил Урий. – Но он из России, его родной язык русский.

Спустя миг я оказался в крепких объятиях голубоглазого блондина.

– Ленúн! – истерично завопил полисмен, сдвигая ударение на французский лад в конец слова. – Октóбр революсьён! Интернасьонáл! – с наслаждением грассировал он и тискал, тискал меня, не обращая внимания на удивлённые лица прохожих.

После посещения самой высокой достопримечательности французской столицы мы побродили по городу, поглазели по сторонам.

– «Антикварный магазин», – прочитал Урий вывеску. – Заглянем, я люблю антиквариат.

Мы поднялись по пологой широкой лестнице и у входной двери нос к носу столкнулись с высоким сухощавым седым господином.

– О! – приветствовал господин и гостеприимно распахнул перед нами дверь. – Входите, пожалуйста. – Эту фразу он произнёс сначала по-французски, а затем на английском.

Урий обрадовался и заговорил с господином на высоком языке Шекспира. Его собеседник вручил каждому из нас свою визитную карточку, он оказался хозяином этого роскошного заведения. Звали его Serge de Sent-Hyppolite. Подавая мне карточку, мсье de Sent-Hyppolite спросил о чём-то. Я вопросительно взглянул на Урия. Урий объяснил мсье Сержу, что «my friend», то есть «mon ami» именно французским и английским случайно не владеет, хотя знает множество других языков, к примеру – русский.

– Это правда, вы разговариваете по-русски? – с прекрасным питерским произношением воскликнул мсье. – Какой день, какая неожиданность! Приятно поговорить с соотечественником. Вы давно из России?

– Почти двенадцать лет, – ответил я. – А вы?

– О, что вы, что вы, я никогда Россию не навещал, я родился во Франции. Пока на моей родине правят большевики, моей ноги там не будет, так завещали мои родители, это свято.

Наш новый друг Серёжа Ипполитов провёл нас в кабинет, по-деловому, но с изяществом обставленный умеренным антиквариатом, и попросил располагаться. Было страшновато помещать свои тела в плюш и витиеватую позолоту минувших столетий, но Серж усмехнулся:

– Садитесь-садитесь, это современные поделки под… Антикварной ценности они не имеют, декорация, не более, но удобная, чёрт побери.

То же он повторил по-английски для Урия с Адиной. Не знаю, присутствовало ли в его переводе «чёрт побери».

На небольшом, но вместительном письменном столе появились бокалы, из холодильника, выполненного «под шкаф» XVIII или даже XVII века, хозяин извлёк бутылку белого вина.

– Лэхаим! – улыбнулся он, – так, кажется, у вас принято говорить?

– Простите, Серж, откуда у вас такой… такой прекрасный русский язык?

– Не такой уж он прекрасный, что вы! Часто не достаёт слов, это очень заметно… Я родился во Франции, но мои родители родом из России. Мой батюшка представитель старинного французского аристократического рода de Sent-Hyppolite, обосновавшегося в России и сильно обрусевшего, хотя сохранившего память и язык. Наши предки бежали от, так сказать, Великой французской революции, то есть от французского быдла. А родители моего батюшки покинули Россию, спасаясь от, смешно произносить… – от Великой Октябрьской социалистической революции, от русского быдла. Батюшку привезли на родину предков в десятилетнем возрасте. Матушка моя принадлежала к знаменитому княжескому роду – может быть, вы слышали… – моя матушка урождённая княгиня Трубецкая.

– Что вы, Серж, конечно…

– Как видите, родословная моя вполне достойная… А вот теперь я покидаю вторую мою родину. Продаю всё это великолепие и… – он махнул рукой, помолчал, справился со спазмом… – И – за океан, в Канаду.

Урий с Адиной молча потягивали вино.

– Почему? – удивился я. – Чем вам не угодил Париж?

– Пройдите, пожалуйста, следом за мной. – Он поднялся из-за стола, сказал несколько слов по-английски, я понял, что он извинился перед остальными гостями и попросил посидеть несколько минут в кабинете без него.

Мы вышли на улицу.

– Взгляните во-он туда, через дорогу. Видите?

На противоположной стороне стоял приземистый, вполне русский домик. Забор, калитка.

– Видите, да? И мраморная доска. Видите? На доске две надписи: по-французски и по-русски. В этом доме, оказывается, некоторое время обитал вождь мирового пролетариата мсье Ленúн, – произнёс он ненавистное имя на французский лад.

– Ну, и что? – удивился я. – Чем вам мешает этот дом с табличкой о давно умершем мсье Ленúне?

– Вы ошибаетесь. Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить. Это не шутка, не притча, это факт. Даже, пожалуй, пророчество. Каждый Божий день к этой доске приходят группы. Их много. Они размахивают красными знамёнами и во все тяжкие горланят «Интернационал». На всех языках мира. Это невыносимо. Скорее, как можно скорее распродать всё и бежать, иначе будет поздно. Европа краснеет на глазах, быдло захватывает власть. Скорее, скорее в Канаду.

– Но ведь они могут добраться и до Канады, Серж. Если фраза про Ленина – пророчество, а не шутка, значит, они доберутся и туда.

– Канада большая, в ней нетрудно затеряться…

Послышалось пение. Я взглянул через дорогу. У мемориальной доски толпились люди, женщина держала в руке древко с красным полотнищем. Знакомая мелодия сулила: «Кто был никем, тот станет всем!» Пели не по-русски.

– Вы слышите? – тихо спросил Serge de Sent-Hyppolite, потомок французских аристократов и русских князей. – Вы слышите, да? Сюда грядёт весь мир голодных и рабов с их рабской психологией бездельников и мародёров. Скорее в Канаду!