Жаркое лето 1972-го

Фрагмент девятнадцатый, предпоследний

– Гранит срочно вылетел в Рим, – сказал утром Джованни, протирая толстые линзы очков. – Думаю, ненадолго. Непредвиденные обстоятельства.

Его глаза, лишённые защиты, казались непривычно маленькими и растерянными.

– А что с синьорой Гароши? – спросил я. – Она должна была приехать в Милан следом за нами.

Иван Михайлович возвратил очки на место и посмотрел на меня обычным своим спокойным взглядом.

– Она-то и вызвала Гранита в Рим. Непредвиденные обстоятельства.

В конце последнего, третьего дня конференции произошла заминка с принятием резолюции, её текст так и остался в портфеле внезапно уехавшего Гранита.

Вот тогда-то в зале и появились они – Гранит и Ирена Гароши.

Заминка тут же забылась, резолюцию приняли единогласно, состоялась шумная пресс-конференция, и после неё все делегаты торопливо разбежались к своим автомобилям и к нахлынувшим такси.

– Здесь поблизости есть милый ресторан, – сказал Гранит.

Иван Михайлович пожал всем руки, «у меня в Милане дела, mile pardon».

Ресторан был и в самом деле тихий и уютный. Негромко играла музыка, официанты были красивы и учтивы, меню – разнообразным и дорогим.

– Русские высадили десант, – огорошила меня синьора Гароши.

– Где? – не понял я. – Когда?

– В Риме, – ответила синьора Гароши. – Три дня назад. Под командованием генерала Драгунского.

– А-а, – протянул я, начиная что-то соображать. – Ну, и?

– В Москве узнали о вашей поездке. Там испугались.

– Меня?

– Вас. Они прислали в Рим самую отборную боевую часть: Вергелис, Райкин, Быстрицкая.

Гранит улыбался, он был доволен.

– Ви очин браво! Брависсимо! – похвалил он по-русски.

Официант принёс заказ.

– Бон аппети, – пожелал Гранит.

– Приятного аппетита, – ответил я на великом, могучем, правдивом и свободном.

Гранит что-то сказал по-итальянски Ирене.

– Он хочет брать у вас уроки русского языка, – перевела пани Ирена.

– Ирена! – взмолился я. – У меня кусок не лезет в глотку. Не томите, расскажите, что произошло.

Синьора Гароши пригубила вино, одобрительно кивнула и сделала ещё глоток и ещё, и ещё, пока не осушила бокал.

– У них в Москве переполох, – сделала она большие глаза. – Похоже, их напугало не то, что вы ездите по европам, а то, что по европам ездите именно вы. Кому-то ваша активность сильно не понравилась… Загадка кроется в вашей конкретной личности, кому-то неприятно, что – вы… Попробуйте эту загадку разгадать…

Я пожал плечами и задумался.

– Три дня назад в Рим внезапно приехали функционеры из антисионистского комитета, – продолжала, усмехнувшись, Ирена. – Устроили пресс-конференцию. Вы ведь уже знаете здешних журналистов, их хлебом не корми, дай лизнуть советским товарищам все укромные места. Вергелис, Драгунский, народные артисты. Божатся, что в СССР нет еврейского вопроса. Подумайте: в СССР нет еврейского вопроса! Везде есть, а в СССР – нет. Райкину в Киеве из зала кричали «жид!», еврейке Быстрицкой отказали в Ленинской премии за роль казачки Аксиньи, ткнули носом: не в свои сани не садись! А всё равно: еврейского вопроса – нет. Ну, вот. Поговорили они перед микрофонами и телекамерами, слово взял Террачини. «Если, – говорит, – в СССР нет еврейского вопроса, то по какому вопросу вы сюда, дорогие советские товарищи, приехали?» И стал излагать им всё то, что вы ему рассказывали – о допросах, об обысках, о судебных процессах. «Клевета? – спрашивает. – Мне это живой человек рассказывал, он от вас же приехал, я ему верю». И – делает официальное заявление: коммунистическая фракция Сената разрывает отношения с советскими коммунистами. Шок! И тут же следом – заявление международной ассоциации юристов-демократов: они прерывают коллегиальные отношения с советскими юристами. Ассоциацию возглавляет сын Умберто, Террачини-младший. Скандал? Не то слово. А в Москве Президент Никсон беседует с советскими руководителями о нарушениях в их стране прав человека. Нам остаётся поздравить друг друга. Давайте есть, в этом ресторане хорошая кухня. Налейте мне ещё вина. Лэхаим!

––––о––––

(Окончание следует)

7 комментариев для “Жаркое лето 1972-го

  1. Не помню, в каком я была классе, когда услышала по радио заявление группы знаменитых евреев о том, что антисемитизма у нас нет. (Кажется, это о них: «Выступает Дымшиц с группой дрессированных евреев…) С тех пор для меня нет ни Быстрицкой, ни Райкина. Когда я слышала, какой он молодец, как он борется своими миниатюрами, как он намекает, я только внутренне пожимала плечами. Уже, между прочим, не расстреливали. Ну, лишился бы концертов, славы.

    1. Пресс-конференция дрессированных евреев состоялась, кажется, в 1969 году. Я тогда сочинил стишок и пустил его по рукам:

      Я боюсь, боюсь всего на свете:
      КГБ и дошлых стукачей,
      Заседаний в местном комитете,
      Пламенных напыщенных речей,

      И когда не греют батареи,
      И когда идёт вздуванье цен,
      И когда дежурные евреи,
      Кланяясь, съезжаются в пресс-центр.

      Я пугаюсь, скрип заслышав санный,
      Мод боюсь на ширину штанин,
      Потому что я свободный самый
      Рядовой советский гражданин
      еврейской национальности.

      Что касается «не расстреливали». В страшном 1953 году, в самый разгар «дела врачей», к чемпиону мира Михаилу Моисеевичу Ботвиннику, в его московскую квартиру, пришли «два товарища в штатском». Они принесли М.М. текст письма «представителей советской интеллигенции еврейской национальности» — обращение к ЦК и правительству с просьбой «вывезти евреев из столицы нашей Родины города Москвы» для спасения их жизней(!), чтобы на них не обрушился «справедливый гнев советского народа». Под письмом уже стояли весьма внушительные подписи.
      Михаил Моисеевич распахнул входную дверь и коротко сказал:
      — Вон!
      Сошло!
      А вот писатель Александр Борисович Чаковский, внук раввина, ставший впоследствии главным редактором «Литературной газеты» и любивший на редакционных пирушках подсесть к роялю и наигрывать еврейские песенки, проявил инициативу: несмотря на то, что к нему не обратились, сам пришёл «куда надо» и попросил разрешения поставить свою подпись…
      Илья Григорьевич Эренбург коллективного письма не подписал, сославшись на то, что намеревается написать личное послание товарищу Сталину. Такое послание он действительно написал и отправил, что стоило ему таких душевных смятений и переживаний — не приведи Господь. Текст письма теперь известен. Илья Григорьевич объяснил в нём вождю народов, что проведение «справедливой» акции по выселению (старик был хитёр!) помешает ему в его борьбе за мир, потому что не будет понято западной интеллигенцией, симпатизирующей Советскому Союзу. Именно это письмо Эренбурга остановило руку палача.

  2. Вы правы, Илья, я была весьма …далека от этих вещей — училась тогда в классе восьмом -:)

    Помимо этого, примерно в те же годы, даже чуть позже, учительница по истории и обществоведению, Мина Григорьевна Могилевская, долгие годы проработавшая в нашей школе и прозванная (не одним поколением учеников страших классов!) «Жандармом Европы», однажды, отчаявшись, вызвала мою маму в школу, чтобы сообщить …»сногсшибательную новость».
    «Ваша Лена …совсем НЕ ЗНАЕТ ЖИЗНИ!» — прозвучал ее приговор. — Мама не нашлась, что ответить…
    …Сильно ли я изменилась за эти годы? — Не похоже…

  3. Лена, Вы, очевидно, были далеки от сионистских и антисионистских игр. Поэт Арон Вергелис — известный поэт на идише, был главным редактором журнала «Советиш геймланд» («Советская родина»), генерал-полковник Давид Драгунский возглавлял военное училище «Выстрел», в котором обучали палестинских «борцов за свободу», Райкин и Быстрицкая были видными антисионистскими деятелями, много выступали. Народ должен знать своих героев…

  4. Спасибо, Илья, наверно, не только мне Вы сообщили немало …занятных, не известных широкой публике фактов. Так, почему-то не приходилось слышать об участии Аркадия Райкина в «деятельности» анитисионистского комитета. О Быстрицкой слышала некие смутные толки. Удивил — нет, поразил! — ее «наряд» на фото: неужели специально, чтобы подчеркнуть необыкновенную красоту ее? Или идея была в том, чтобы она …почувствовала себя бесполым функционером-коммунистом? — В любом случае, не удалось спрятать выражение ее лица — ни ей, ни гениальному Райкину, ни поэту (о котором, кажется, не слышала, увы,) ни — генералу.. Как красноречиво их молчание на снимке — для понимающих.

Обсуждение закрыто.