Жаркое лето 1972-го

Фрагмент четырнадцатый

Джованни Бенси должен был заехать за мной рано, в семь с четвертью. До приезда синьоры Гароши оставалось более двух с половиной часов, в эти два с половиной часа мне следовало уложиться.

В гостиничном буфете я проглотил глазированную булочку с чашечкой крепкого кофе, вышел на тихую зелёную улицу, прошёл несколько шагов до угла и, как было условлено, свернул налево. Мне навстречу выскочил ФИАТик и затормозил у тротуара.

Иван Михайлович вышел из машины и протянул мне руку.

– Почему мы не могли встретиться у входа в гостиницу? – спрсил я переводчика. – Кому мы с вами нужны – в такую рань?

– Доброе утро. Как вам спалось в вечном городе?

– Прекрасно. Доброе утро.

– Вы недооцениваете ваших шефов. Служба наблюдения, выслеживания, сбора информации у израильтян пошибче, чем у КГБ, ЦРУ и ФБР, взятых вместе. Они не спускают с вас глаз.

– Тем более. Тогда – к чему вся эта конспирация?

– Нас они, безусловно, засекут. – Он взглянул на противоположную сторону улицы. – Уже засекли. Но помешать уже не смогут. Да и не станут. Садитесь в машину.

Мы миновали несколько тихих улочек, выехали на широкий проспект и остановились.

– Пройдите десять шагов вперёд и пересеките улицу. За столиком вас ждёт Александр Петрович. До свидания.

Мне навстречу поднялся высокий господин.

– Я рад, что вы согласились. Присаживайтесь. Что вам заказать?

– Спасибо, я позавтракал.

– Я завтракаю в полдень, обедаю вечером, ужинаю в полночь Утром не могу отказать себе в чашке кофе и свежей газете. Многолетняя привычка.

Он был значительно выше меня, прямой, седина и залысины, усы, утренние мешки под глазами.

– Вы для меня – привет с родины. У меня с ней односторонняя связь и любовь без взаимности. Вам доводилось читать наш «Посев»?

Он вынул из портфеля и положил передо мной несколько журнальных номеров в мягкой обложке.

– Один раз я видел стопку таких журналов в Москве, в доме Пети Якира, Петра Ионовича.

Тимофеев оживился.

– Вы бывали у Якира? Расскажете. Он говорил что-нибудь о журнале?

– Стопка лежала на этажерке, один, свежий номер, лежал на столе. Я спросил, что это за журнал, Петя… Пётр Ионович ответил: «Вам лучше не знать. Если хотите и не боитесь, идите в кухню, почитайте. Цена – десять лет строгого режима.» Я привёз ему из Свердловска материалы для «Хроники текущих событий». Десять лет строгого режима не входили в мои планы, я только хотел уехать.

– С Сахаровым вы тоже знакомы?

– Да, и с Сахоровым, и с Чалидзе, я часто бывал у Валерия Николаевича в Сивцевом Вражке. А с Андреем Дмитриевичем последний раз виделся в начале октября прошлого года.

– Рассказывайте, рассказывайте.

Тимофеев давно допил свой кофе, газету он свернул в трубочку и сунул в карман пиджака.

– Заказать вам что-нибудь попить? Вы курите?

Я не курил, пить не хотел, но часто поглядывал на часы. Синьора Гароши должна была приехать за мной в гостиницу.

Вокруг нас становилось людно, все столики уличного кафе уже были заняты. Мужчины читали газеты, женщины курили. Один полноватый лысоватый синьор поглядывал в нашу сторону из-за газетного листа.

– Давайте пройдёмся. Здесь много посторонних ушей и глаз.

– Вы, по-моему, чересчур мнительны. Мы не в Советском Союзе.

– Мой опыт и ваш очень отличаются один от другого.

Мы медленно прогуливались по улице.

– Я никогда не был биологическим антисемитом, – говорил Александр Петрович. – Но за годы, проведённые на Западе, я стал неприязненно относиться к евреям. Это не мешает мне дружить с некоторыми. Но в подсознании всё-таки остаётся: еврей! Этот – еврей, и тот – тоже еврей… Знаете, почему? Оглянитесь, оглядитесь вокруг: вся Европа – красная! Газеты, радио, телевидение, демонстрации, забастовки, шум, гам, гевалд, борьба за мир, движение против расовой дискриминации, нет у нас ни чёрных, ни цветных. Куда ни кинь, всюду – клин, всюду – евреи. Во главе компартий, в любой стране, ну, если не генеральный секретарь или председатель партии, то все его заместители, все главные функционеры, бегают за подачками в Москву, лижут Москве жопу, молятся на неё, целуют, как мезузу… Воленс-неволенс станешь антисемитом…

– Вы – молодец, вы поступили честно. Там, у себя в Израиле, делайте, что хотите. Создавайте киббуцы, стройте коммунизм, обобществляйте жён, заглядывайте в кастрюли к соседям, у вас в киббуцах молились на Сталина, когда из Москвы уже высылали евреев, когда в Сибири стояли готовые бараки, а на Лубянке врачам-отравителям загоняли иглы под ногти. – Он перевёл дыхание, отёр платком пот со лба и носа. – Я – русский человек, у меня ничего в мире нет, кроме моей России, и я ни с кем не хочу её делить. Простите великодушно. Поезжайте в свою Палестину, разбирайтесь там с арабами, но оставьте мне мою Россию, мою многострадальную родину.

Я посмотрел на часы. Тимофеев кивнул:

– Понимаю, вам пора.

Он протянул мне визитную карточку.

– Не обижайтесь, простите, наболело. Если надумаете, пишите нам в «Посев». Все, кто против большевиков, будь то эллин или иудей, для нас – свои. Разделаемся с товарищами – общими усилиями, тогда между собой разберёмся.

– Да-да, «jedem das seine»…*

                                                                                                       
* «jedem das seine» (нем) – «каждому своё» – так было написано на воротах концлагеря в Бухенвальде.
                                                                                                       

Мы стояли около его машины. Александр Петрович распахнул дверцу, «будьте любезны», я сел, он перешёл на левую сторону, плюхнулся, вдавился в сидение, вытянул ноги, вставил и повернул ключ. Мотор взревел, машина рванула с места. Через считанные минуты я входил в гостиницу.

– Удачи вам, – прокричал мне вслед Александр Петрович. – Гора с горой не сходится, а мы с вами – люди, человеки. Авось…

Я не оглянулся.

––––о––––

(Продолжение следует)