Автор: Жара. Не валко и не шатко
телега ехала: в пыли
трусила сивая лошадка,
кивая мордой до земли.
Скрипели старые колеса,
болтались вожжи не у дел.
Старик нечёсаный и босый
за крупом лошади сидел,
кемарил, чмокая губами
и бородой завесив грудь,
телега ехала холмами —
куда-нибудь и как-нибудь.
В телеге сено да солома;
под скрип колес в полдневный зной
телега ехала от дома
в иную местность, в край иной.
Катила с кочки да на кочку,
то клок травы, то глины ком;
старик скучал не в одиночку —
вдвоем с внучком;
на шатком краешке тележном
сидел малец, глотая пыль,
зевал, лениво и небрежно
плевал в ковыль…
И не мешал полдневной дрёме
размеренный копытный стук,
но был, привычных звуков кроме,
какой-то звук;
какой-то ноты дребезжанье,
струны разгул,
почти тревожное жужжанье,
сторонний гул;
звук нарастающий, летящий
вдогонку, вслед,
и внук прислушивался чаще
к нему, чем дед;
он начинался под ногами,
почти в траве,
и равномерными кругами
шел к голове;
он был назойливый и липкий,
как дождь к утру,
как скрип разболтанной калитки —
скрип на ветру;
глубокий до сердечной боли
в зените дня.
И старый возчик поневоле
стегнул коня.
Он до свинцовой точки сжался,
тот странный звук,
то затихал, то приближался,
кружил вокруг,
сводил скулу, впивался в ухо,
являя знак…
По сути, то была лишь муха,
ее зигзаг.
И поворачивая дышло,
прервав пустую круговерть,
старик нашептывал чуть слышно:
— Не бойся, детка, это смерть.
Марина Гершенович
Жара. Не валко и не шатко
телега ехала: в пыли
трусила сивая лошадка,
кивая мордой до земли.
Скрипели старые колеса,
болтались вожжи не у дел.
Старик нечёсаный и босый
за крупом лошади сидел,
кемарил, чмокая губами
и бородой завесив грудь,
телега ехала холмами —
куда-нибудь и как-нибудь.
В телеге сено да солома;
под скрип колес в полдневный зной
телега ехала от дома
в иную местность, в край иной.
Катила с кочки да на кочку,
то клок травы, то глины ком;
старик скучал не в одиночку —
вдвоем с внучком;
на шатком краешке тележном
сидел малец, глотая пыль,
зевал, лениво и небрежно
плевал в ковыль…
И не мешал полдневной дрёме
размеренный копытный стук,
но был, привычных звуков кроме,
какой-то звук;
какой-то ноты дребезжанье,
струны разгул,
почти тревожное жужжанье,
сторонний гул;
звук нарастающий, летящий
вдогонку, вслед,
и внук прислушивался чаще
к нему, чем дед;
он начинался под ногами,
почти в траве,
и равномерными кругами
шел к голове;
он был назойливый и липкий,
как дождь к утру,
как скрип разболтанной калитки —
скрип на ветру;
глубокий до сердечной боли
в зените дня.
И старый возчик поневоле
стегнул коня.
Он до свинцовой точки сжался,
тот странный звук,
то затихал, то приближался,
кружил вокруг,
сводил скулу, впивался в ухо,
являя знак…
По сути, то была лишь муха,
ее зигзаг.
И поворачивая дышло,
прервав пустую круговерть,
старик нашептывал чуть слышно:
— Не бойся, детка, это смерть.