Alexander Smirnov. Ямаяковский

Маяковский отнюдь не умер в Москве в далеком тридцатом,
Поэт инсценировал грамотно и место, и выстрел тот,
Тиснул фальшивый паспорт, прикинул, где город-сад, он,
Скрылся от всех знакомых и двинул в одесский порт,
Оттуда в Стамбул пароходом, откручивая, как гайку,
Советскую идентичность, по морю, за океан…
Маяковский, следы запутав, эмигрировал на Ямайку,
Там среди публики пестрой затерялся главарь-горлопан.
В злачных трущобах Кингстона, в притонах Монтего-Бэя
Он дрался и ставил ставки, сигару макая в ром,
Но где-то к концу тридцатых, от жизни такой слабея,
Остался, как говорится, с дырявым пустым ведром.
А там мировая грянула, поймали его на краже
Трех апельсинов (все же дело не дошло до тюрьмы).
Бродяжничал, попрошайничал, пьянствовал, спал на пляже —
Весь ужас тех обстоятельств вряд ли представим мы.
В марте сорок шестого проснулся однажды утром,
Умылся в ручье, улыбнулся, оборванный, босиком,
К пастору церкви в Тренчтауне пришел на духовный суд он,
И в доме живого Господа нашел себе стол и дом.
Трудился садовником, плотником, скопил небольшую сумму,
Заработал себе уважение у верующих людей,
Купил лиловый костюм и лимонную шляпу к костюму,
Женился на местной Лайле, родившей двоих детей.
Примерно в пятидесятом (о, как давно это было!)
Боб Майки вложил все средства, рискнув не получить ни гроша,
В студию звукозаписи и производство винила
(Фирменную пресс-машину выписал из США).
А летом над островом солнце в небе как огненный глаз висит,
Народ вечерами теплыми любит ходить в дансхолл…
Расчет оказался верным со студией звукозаписи,
Удачу поймал Боб Майки и в гору легко пошел.
Прошло одиннадцать лет. Он ездил на кадиллаке,
Успешно продюсировал группы, игравшие в стиле ска,
Любил цыпленка с корицей и рыбу с плодами аки,
Но только порой на сердце ложилась, как тень, тоска.
Он выходил на берег, смотрел на бегущие волны,
Чему-то порой улыбался, как будто туманному сну,
Под ритмы карибской музыки плясали веселые толпы,
А он вспоминал далекую северную страну.
Однажды в студийный офис явились смешные парни,
Спели несколько песенок, он подошел к одному:
«Как звать тебя?». Тот насупился, нахмурился: «Роберт Марли!».
«Боб Марли? А я — Боб Майки!», — со смехом сказал ему.
И что-то в душе вдруг дернулось, еще на такой уж старой,
Парням записал он сингл и выплатил гонорар,
А с этим, одним, отдельно стал заниматься гитарой,
Учил его стихосложению, почуяв в мальчишке дар.
Настали семидесятые, эпоха сплошного кризиса,
И дети закончили колледж, и мода сменила стиль.
Он как-то резко состарился, ушел из музыкального бизнеса,
И дома у телевизора последние годы жил.
Однажды в программе “Новости” среди всей повестки скотской
Мелькнуло: “Поэт Джозеф Бродский покинул СССР”.
Он встал из мягкого кресла, воскликнул: “Я — Маяковский!”,
Схватился рукой за сердце и мертвый обратно сел.
Были большие похороны, все подходили к Лайле,
Играли лучшие группы, аж пробивал озноб.
Отдельно от всех под пальмой, плача, стоял Боб Марли,
И набежали тучи, когда опускали гроб.
…В Москве или Ленинграде никто не смог догадаться,
Что Маяковский выжил, подстроив свой суицид,
Дожил до семидесятых, не сочинив ни абзаца,
Там, где над морем солнце как апельсин висит.
Но есть на маленьком кладбище где-то в столице Ямайки
Скромный могильный камень (оттуда красивый вид)
И по-английски надпись: “Покойся с миром, Боб Майки”,
Но вряд ли туда дорогу отыщет с туристом гид.

Один комментарий к “Alexander Smirnov. Ямаяковский

  1. Alexander Smirnov. Ямаяковский

    Маяковский отнюдь не умер в Москве в далеком тридцатом,
    Поэт инсценировал грамотно и место, и выстрел тот,
    Тиснул фальшивый паспорт, прикинул, где город-сад, он,
    Скрылся от всех знакомых и двинул в одесский порт,
    Оттуда в Стамбул пароходом, откручивая, как гайку,
    Советскую идентичность, по морю, за океан…
    Маяковский, следы запутав, эмигрировал на Ямайку,
    Там среди публики пестрой затерялся главарь-горлопан.
    В злачных трущобах Кингстона, в притонах Монтего-Бэя
    Он дрался и ставил ставки, сигару макая в ром,
    Но где-то к концу тридцатых, от жизни такой слабея,
    Остался, как говорится, с дырявым пустым ведром.
    А там мировая грянула, поймали его на краже
    Трех апельсинов (все же дело не дошло до тюрьмы).
    Бродяжничал, попрошайничал, пьянствовал, спал на пляже —
    Весь ужас тех обстоятельств вряд ли представим мы.
    В марте сорок шестого проснулся однажды утром,
    Умылся в ручье, улыбнулся, оборванный, босиком,
    К пастору церкви в Тренчтауне пришел на духовный суд он,
    И в доме живого Господа нашел себе стол и дом.
    Трудился садовником, плотником, скопил небольшую сумму,
    Заработал себе уважение у верующих людей,
    Купил лиловый костюм и лимонную шляпу к костюму,
    Женился на местной Лайле, родившей двоих детей.
    Примерно в пятидесятом (о, как давно это было!)
    Боб Майки вложил все средства, рискнув не получить ни гроша,
    В студию звукозаписи и производство винила
    (Фирменную пресс-машину выписал из США).
    А летом над островом солнце в небе как огненный глаз висит,
    Народ вечерами теплыми любит ходить в дансхолл…
    Расчет оказался верным со студией звукозаписи,
    Удачу поймал Боб Майки и в гору легко пошел.
    Прошло одиннадцать лет. Он ездил на кадиллаке,
    Успешно продюсировал группы, игравшие в стиле ска,
    Любил цыпленка с корицей и рыбу с плодами аки,
    Но только порой на сердце ложилась, как тень, тоска.
    Он выходил на берег, смотрел на бегущие волны,
    Чему-то порой улыбался, как будто туманному сну,
    Под ритмы карибской музыки плясали веселые толпы,
    А он вспоминал далекую северную страну.
    Однажды в студийный офис явились смешные парни,
    Спели несколько песенок, он подошел к одному:
    «Как звать тебя?». Тот насупился, нахмурился: «Роберт Марли!».
    «Боб Марли? А я — Боб Майки!», — со смехом сказал ему.
    И что-то в душе вдруг дернулось, еще на такой уж старой,
    Парням записал он сингл и выплатил гонорар,
    А с этим, одним, отдельно стал заниматься гитарой,
    Учил его стихосложению, почуяв в мальчишке дар.
    Настали семидесятые, эпоха сплошного кризиса,
    И дети закончили колледж, и мода сменила стиль.
    Он как-то резко состарился, ушел из музыкального бизнеса,
    И дома у телевизора последние годы жил.
    Однажды в программе “Новости” среди всей повестки скотской
    Мелькнуло: “Поэт Джозеф Бродский покинул СССР”.
    Он встал из мягкого кресла, воскликнул: “Я — Маяковский!”,
    Схватился рукой за сердце и мертвый обратно сел.
    Были большие похороны, все подходили к Лайле,
    Играли лучшие группы, аж пробивал озноб.
    Отдельно от всех под пальмой, плача, стоял Боб Марли,
    И набежали тучи, когда опускали гроб.
    …В Москве или Ленинграде никто не смог догадаться,
    Что Маяковский выжил, подстроив свой суицид,
    Дожил до семидесятых, не сочинив ни абзаца,
    Там, где над морем солнце как апельсин висит.
    Но есть на маленьком кладбище где-то в столице Ямайки
    Скромный могильный камень (оттуда красивый вид)
    И по-английски надпись: “Покойся с миром, Боб Майки”,
    Но вряд ли туда дорогу отыщет с туристом гид.

Добавить комментарий