Живым и здоровым вернуться к маме…

Фрагмент третий

Во встречах Григория Яковлевича Бакланова в нашем университете Витя Радуцкий участвовал, но когда писателю организовали приём «в глубинке», в сердце Негева, в институте исследования пустыни, Витя взмолился:

– Возьми эту поездку на себя. Что тебе! – полста километров туда, полста обратно, и ты дома. А мне ещё добираться до Иерусалима…

Я, разумеется, согласился.

За несколько лет до Г.Я.Бакланова, до В.А.Коротича, до А.Е.Бовина в Израиле побывала Татьяна Анисимовна Карасова, учёный, историк, милая женщина, возглавлявшая в академическом институте Востоковедения лабораторию по изучению Израиля. Она была здесь «первой ласточкой», предвосхитившей весну после суровых, абсурдных и обидных холодов в отношениях моей прежней страны к моей нынешней.

Шёл 1988 год (три года перестройки!). Дипломатических отношений между нашими странами не существовало. Татьяну Анисимовну впервые выпустили за пределы СССР, ВПЕРВЫЕ – не только в Израиль, который являлся предметом её профессионального интереса, но – вообще за границу – ВПЕРВЫЕ!

Об Израиле она знала всё. Постоянно мне приходилось поражаться её осведомлённостью, широтой и глубиной познаний о нас и – восхищаться: в ней присутствовало несочетаемое сочетание женственности и твёрдости, открытости и доброжелательности при умении неоскорбительно провести границу дозволенного в отношениях.

Одно дело знать о стране понаслышке, другое – всё увидеть воочию. Статистические данные на её глазах превращались в магию яви, в невероятность действительности, в живые картинки; особенно это впечатляло на фоне тогдашней российской разрухи. В больнице Сорока Татьяна Анисимовна не могла отвести взгляда от коробок с одноразовыми шприцами и тонкими эластичными перчатками, стоявших в ординаторской; ей тут же подарили и то, и другое – две большие картонные коробки («приеду в Москву, отдам в больницу,» – радовалась открыто и искренне).

Мы ехали по Негевской пустыне – из Беэр-Шевы в киббуц Негба. Я вёл машину, Татьяна Анисимовна сидела рядом. Вдоль дороги, далеко-далеко в обе стороны, расстилались цитрусовые плантации. Я выключил кондиционер и открыл окна. В пору цветения Негев благоухает – до головокружения. Временами мимо нас проносились ухоженные фермы, киббуцные и мошавные посёлки.

– Неужели всё это – пустыня? – в голосе специалиста по Израилю восхищение и подавленность – от всего увиденного.

– Конечно! – меня распирает «чувство законной гордости». – Это всё мы построили за сорок лет, между войнами.

«Мы построили…» Когда я приехал в Израиль, всё ЭТО уже существовало. Но – чувство причастности возвышает.

Негбу нам показывал член киббуца, в прошлом питерец, Боря Шилькрот. Мы побывали на молочной ферме, на фабрике, выслушали какие-то цифири об удоях и урожаях, потом, уже очень поздним вечером (было удивительное полнолуние!), мы свернули с дорожки и оказались на маленьком военном кладбище – одинаковые каменные плиты.

– Двадцать могил, – сказал Боря. – Ребята погибли при защите киббуца. Египтяне стояли по ту сторону дороги, – он махнул рукой, – вон там, и стреляли прямой наводкой. У них были карты, они точно знали расположение киббуца. Первые снаряды упали на детский дом. К счастью, детей не было, тут представляли себе, с кем имеют дело, и успели эвакуировать детей в Тель-Авив. Успели – в последнюю минуту, потом египтяне перекрыли дорогу.

Татьяна Анисимовна переходила от могилы к могиле и пыталась в лунном свете прочитать надписи на иврите.

– Самому старшему было двадцать лет, – сказала она. – Парни и девушки. Мальчишки и девчонки…

Я взглянул на неё. Может быть, виновата была полная луна, но мне показалось, что говорила Татьяна Анисимовна, проглатывая комок, и я подумал, что в этот миг наше прошлое стало её личным переживанием, у неё возникло то самое чувство причастности, которое возвышает, – так мне показалось…

Завершив командировку, встретившись «под занавес» с израильскими политиками – от Ицхака Рабина («редкая точность; в 9-00 распахнул дверь кабинета и пригласил войти, в 9-39 взглянул на часы…») до Ариэля Шарона («у меня создалось впечатление… впрочем, это только впечатление… а вместо оговоренных сорока минут мы проболтали два с половиной часа! и… и всё время он старался… меня обворожить»), – кандидат исторических наук Татьяна Анисимовна Карасова отбыла на родину. Оттуда она съездила на стажировку в США, проработала там год, защитила докторскую диссертацию; мы оба не упускали оказии передать друг другу привет.

Потом между СССР и Израилем были установлены дипломатические отношения, к нам приехал посол А.Е.Бовин. При первой же встрече я спросил, знаком ли он с моей давней гостьей.

– С Танечкой Карасовой? Конечно! Я добиваюсь, чтобы её прислали первым секретарём посольства и атташе по культуре, она же специалист, но – не человек МИДа, а там чужих не любят. (К слову, и А.Е. тоже для МИДа был «чужим»…)

Вскоре Татьяна Анисимовна позвонила мне из Тель-Авива, из своего рабочего кабинета.

(Продолжение следует)