Если б кто-то когда-то меня спросил
Об источнике высших и низших сил —
Я бы все рассказала начистоту,
Одолела бы немоту.
Описала бы детство — привет, дружок.
Нынче будет музыка и кружок.
Ожидается дождик, и без калош
Ты не выйдешь и не пойдёшь.
Вспоминаю горькое вещество,
Что в груди копилось — и ничего.
И цветаевский голос, московский стиль.
И любовь, что пошла в утиль.
Унижений не помню. А помню свет,
Что горел в самом центре сто тысяч лет.
Как себя ни тычу ,как ни учу —
Ничего себе не прощу.
Но прощаю путаницу цветов,
Суматоху белых как мел листов.
Там где перья — угадывались крыла.
К ним прикладывались тела.
И тела летели, как стая птиц.
Ничего не помню, ни рук, ни лиц.
Но одни — светились. Другие — нет
И не слыхивали про свет.
Хорошо, что есть ещё гороскоп.
Эти перья, крылья, прыжки синкоп.
Ужас околения, немоты.
Но — преодоление высоты.
Вероника Долина
Если б кто-то когда-то меня спросил
Об источнике высших и низших сил —
Я бы все рассказала начистоту,
Одолела бы немоту.
Описала бы детство — привет, дружок.
Нынче будет музыка и кружок.
Ожидается дождик, и без калош
Ты не выйдешь и не пойдёшь.
Вспоминаю горькое вещество,
Что в груди копилось — и ничего.
И цветаевский голос, московский стиль.
И любовь, что пошла в утиль.
Унижений не помню. А помню свет,
Что горел в самом центре сто тысяч лет.
Как себя ни тычу ,как ни учу —
Ничего себе не прощу.
Но прощаю путаницу цветов,
Суматоху белых как мел листов.
Там где перья — угадывались крыла.
К ним прикладывались тела.
И тела летели, как стая птиц.
Ничего не помню, ни рук, ни лиц.
Но одни — светились. Другие — нет
И не слыхивали про свет.
Хорошо, что есть ещё гороскоп.
Эти перья, крылья, прыжки синкоп.
Ужас околения, немоты.
Но — преодоление высоты.