Марина Гарбер. LA COMMEDIA DELL’ARTE

2 комментария для “Марина Гарбер. LA COMMEDIA DELL’ARTE”

1. Очень хорошо!
   …
   Но «шАпоклячка» вернее. Описка?

   Войдите, чтобы ответить

2. Марина Гарбер. LA COMMEDIA DELL’ARTE

   Было время и были привычки,
   мы меняли смычки на отмычки,
   тили-бом — на газетный набат,
   на раз-два разойдясь в подворотне,
   просветлённые, шли на субботник,
   разбитной пионерский шабат.
   Нам казалось, что хлипкие двери,
   намалёванные акварелью
   на холсте с ярлыком «Военторг»,
   необычными были дверями,
   и напрасно смеялся над нами
   арлекинного вида групорг.

   Он у нас был за старшего, главный,
   ставил птички, рассчитывал планы —
   Колька, вечно плюющийся бес, —
   и когда шепоклячка из пятой
   отказала нам в «Правде» помятой,
   за словечком в карман не полез.
   В нашей тройке по макулатуре
   прыткий Колька ругался: «В натуре,
   очкоглазый, шустрее, слабак!» —
   покоряясь напористой речи,
   Петька втягивал голову в плечи,
   будто нёс неподъёмный колпак.

   Всё смешалось в красивом спектакле:
   билетёрш перманентные пакли,
   путеводной звезды макияж,
   на углу новостройка, — и сколько
   артистичности выказал Колька,
   нас на верхний склоняя этаж.
   Помню, вишни внизу зацветали,
   хоть с десятого — сад или карлик
   в парике — не понять, то ли мел,
   то ли пудра… А Колька умел
   бить наотмашь, прицелившись метко, —
   и качаясь, как белый кораблик,
   у стены пришвартованный Петька
   на свои же ботинки смотрел.

   Распылялся за окнами праздник,
   театральный, торжественный, разный,
   в главном — искренний, в мелком — туфта,
   за кулисой икала пластинка,
   и у Петьки темнела морщинка
   у зашитого нитками рта.
   Громко лязгала дверь тридцать третьей, —
   Карабас в реквизитном берете,
   какофонии нашей не рад,
   меломан на игле радиолы,
   разогнал, не скупясь на глаголы,
   наш массовочный бал-маскарад.

   Я и Петька похожи едва ли,
   но мы оба молчали и ждали,
   ночью — смелости, а поутру —
   из подземки суфлёрской подсказки,
   и доверчивей, чем Станиславский,
   по живому играли игру.
   Потому, что в премьерной запарке
   кто-то ластиком вытер ремарки,
   и теперь хоть до полночи стой,
   рот на рыбий манер открывая:
   эта вечная сцена — немая,
   и не Петька в ней главный герой.

   Как реприза выходит за скобки,
   я ушла из набитой гримёрки,
   из очей, подведённых сурьмой, —
   так откуда в моём настоящем
   слово ищущий, да не обрящий,
   мизансценно знакомый немой?
   Оттого, что я тоже — прохожий,
   бесхребетный, безвольный, бескожий,
   в поддавки, через чёрную дверь
   путь держа из того же начала,
   песни пела, ногами качала,
   и смотрела туда, где теперь —

   поспевая едва на последний
   театральный прогон, безбилетник,
   в бутафорных ботинках Пьеро
   из того карнавального мира
   в подлокотнике кресла ампира
   голубиное прячет перо.

   Войдите, чтобы ответить