Марина Гарбер. Куда нам без шелеста…

Куда нам без шелеста, шороха, жёлтого пороха,
осеннего морока, облака выцветших губ,
оградки за грядкой, и девки нарядной, и мохово
 
плетущихся яблонь, которых на плаху ведут?
Без этой откуда-то взявшейся малости, милости
бесхитростных, пьяно клянущихся всклянь деревень,
без той неподъёмной — её и атлантам не вынести —
заброшенной церкви, бросающей тень на плетень.

Без блефа и вымысла, красок, обмылками всплывшими,
что спать не дают и добавить в пейзаж норовят
охапку соломы в том месте, где — крыша провисшая,
ораву ребят — где роится орава чертят.
Без мёртвой воды под крыльцом, без прорехи в заборчике,
в которую, взгляд продевая, что нитку в ушко, —
следить, как размашисто пишет, присев на обочине,
заезжий художник привидевшихся петушков.

А в городе слово «любовь» — не в фаворе, опальное,
отпустишь и выйдешь освоить живое пешком, —
лишь гении места, трамвайные ложа двуспальные
 
сияют обшивкой и тянутся порожняком.
Куда бы ни ткнулся — беспомощно и опрометчиво,
к какому бы призраку ни прижимался зазря, —
то белое око домашнего автоответчика,
то скоропалительно слепнущий глаз фонаря.

Засим — врачевание духа поспешными вишнями,
пастелью, постелью из тёмно-зелёного льна:
как тесно заставлена жизнь, не терпящая лишнего,
как полая смерть не случившейся жизни полна.
И нам подавай пошловатые всплески буколики,
раскрошенный дождь и клюющих его воробьёв,
плетёные кресла, вечерние крестики-нолики,
пастушку на чашке, фарфор под рубашкой её.

2 комментария для “Марина Гарбер. Куда нам без шелеста…

  1. Марина Гарбер

    Куда нам без шелеста, шороха, жёлтого пороха,
    осеннего морока, облака выцветших губ,
    оградки за грядкой, и девки нарядной, и мохово
    плетущихся яблонь, которых на плаху ведут?
    Без этой откуда-то взявшейся малости, милости
    бесхитростных, пьяно клянущихся всклянь деревень,
    без той неподъёмной — её и атлантам не вынести —
    заброшенной церкви, бросающей тень на плетень.

    Без блефа и вымысла, красок, обмылками всплывшими,
    что спать не дают и добавить в пейзаж норовят
    охапку соломы в том месте, где — крыша провисшая,
    ораву ребят — где роится орава чертят.
    Без мёртвой воды под крыльцом, без прорехи в заборчике,
    в которую, взгляд продевая, что нитку в ушко, —
    следить, как размашисто пишет, присев на обочине,
    заезжий художник привидевшихся петушков.

    А в городе слово «любовь» — не в фаворе, опальное,
    отпустишь и выйдешь освоить живое пешком, —
    лишь гении места, трамвайные ложа двуспальные
    сияют обшивкой и тянутся порожняком.
    Куда бы ни ткнулся — беспомощно и опрометчиво,
    к какому бы призраку ни прижимался зазря, —
    то белое око домашнего автоответчика,
    то скоропалительно слепнущий глаз фонаря.

    Засим — врачевание духа поспешными вишнями,
    пастелью, постелью из тёмно-зелёного льна:
    как тесно заставлена жизнь, не терпящая лишнего,
    как полая смерть не случившейся жизни полна.
    И нам подавай пошловатые всплески буколики,
    раскрошенный дождь и клюющих его воробьёв,
    плетёные кресла, вечерние крестики-нолики,
    пастушку на чашке, фарфор под рубашкой её.

Добавить комментарий