Автор: Авторское предисловие.
Решил так назвать свои записи, вспомнив «Британскую энциклопУдию» (из «Записных книжек» И. Ильфа) и критически оценивая свою роль в «мировой истории» в описываемый период. Впрочем, свои воспоминания, «Мемуары», публиковали не только мыслители древности, великие писатели, философы, военноначальники, но и простые люди, к которым и я решил присоединиться.
Правда, кое-что и мной сделано и кое-какой след в науке (геофизике), которой я посвятил свою творческую жизнь (а, также немного в публицистике), я оставил.
Об этом здесь весьма кратко и сдержанно. В почти дружеском комментарии к одной из моих статей было написано: «…знаю, что Вы ученый, профессор, но не Эйнштейн же». Конечно, не Эйнштейн и ещё много «не».
Что я вообще сделал (или не сделал) в профессиональном плане за свою жизнь. Нередко под моим руководством, и при непосредственном участии, изучалось глубинное строение земной коры Казахстана и Израиля с сопутствующим составлением геофизических и глубинных тектонических карт, что, несомненно, способствовало успешным (правда, не всегда) поискам и разведке месторождений полезных ископаемых, лично участвовал в таких поисках, разрабатывал системный подход к обработке и интерпретации гравитационных и магнитных данных, разрабатывал компьютерные автоматизированные системы, алгоритмы и программы, развивал прикладную геофизическую кибернетику и информатику,
Попутно, по совместительству и по результатам анкетирования, удачно, занимался педагогической деятельностью, был профессором в Институте повышения квалификации специалистов, опубликовал несколько книг и много статей, которые по прошествии нескольких десятилетий еще переводятся, читаются и цитируются.
Это нашло отражение в цитированиях и ссылках на мои монографии и многочисленные статьи (в книгах, учебниках, диссертациях), в переводах моих работ с русского на английский и китайский языки, а также в переводах работ, опубликованных на английском, на русский язык. В 1998 году (т. е., через несколько лет после моей репатриации в Израиль), в Москве, Российской Академией Наук, под редакцией академика В. Н. Страхова, была издана (не на коммерческой основе) книга под названием «Российская прикладная геофизика ХХ века в биографиях». Книга посвящена творческим биографиям, научным достижениям и основным публикациям ученых-гравиметристов и магнитологов СССР, которые здравствовали на момент издания книги и, которые внесли заметный вклад в развитие теории и практики гравиметрии и магнитометрии в указанное столетие. В ней приведены биографии 57 ученых-геофизиков из бывшего СССР, в том числе и моя биография.
После выхода на пенсию, я отметился и в публицистике многочисленными статьями и сборниками статей, как в бумажном, так и в электронных, вариантах.
А то, что я не сделал, можно отобразить одной фразой: я не сделал эпохальных открытий и имя мое не войдет в анналы истории. Ну и не надо.
Конечно, хотелось бы (читая и подстраиваясь под И. Губермана):
Я хотел бы прожить много лет
И увидеть в часы, когда сплю,
Что в стране, где давно меня нет,
Кто-то книгу листает мою.
Впрочем, скорее всего, с моими надеждами будет, примерно, так (подражая А.С. Пушкину):
Надеюсь, буду долго полезен я науке,
Но, заглянув чуть-чуть вперед,
Вблизи маячащей разлуки,
Увижу слово «идиот».
Наконец-то я написал мемуары (вернее, решил на этом пока остановиться), если то, что я написал, можно так назвать. Безусловно, в этих моих записках есть невосполнимые пробелы, что-то я забыл, о чём-то писать не хотелось (это моя жизнь, о чём хочу, о том пишу). Но главное, все, о чём удалось написать — это правда, я ничего не придумал. Это моя жизнь, что помню, о том пишу.
«Я всегда испытывал недоверие к мемуарному жанру» писал Василий Аксенов в своём романе «Таинственная страсть, роман о шестидесятниках».
Ниже приведённым моим воспоминаниям о прожитых годах можно верить.
«Каждый человек — это мир, который с ним рождается и с ним умирает; под всякой могильной плитой лежит всемирная история» (Г. Гейне)
К этому высказыванию Г. Гейне, следует добавить моё убеждение в том, что в мире почти каждого человека, главной, центральной фигурой является он сам. И, что бы он ни делал, он делает это для себя, а не для кого-то другого (хотя мнение других ему тоже не безразлично), делает всё, чтобы быть довольным собой, пытается делать то, что нравится ему. Другое дело, а «что же» ему действительно нравится: жить только для себя или для других, «убивать или миловать» и далее в том же духе. Вот, как-то так.
Мемуары, важная часть литературного творчества — это воспоминания, которыми автору хочется поделиться на исходе жизни, о событиях, в которых он принимал непосредственное участие, о родственниках, друзьях, коллегах, о других людях, с которыми его свела судьба, на фоне исторических событий прошлых лет. Личные воспоминания о жизненных перипетиях, происходящих на фоне более общих, общечеловеческих событий, поневоле отражают дух того времени, позволяют с большим пониманием вникнуть в суть происходящего в те годы, не только в личном плане (хотя, зачастую, истина скрывается в деталях). События, судьбы и пути людские иногда так пересекаются во времени и пространстве, что кажется — это не случайность, а некая предписанная сверху закономерность, связь времен. Поневоле начинаешь верить во что-то сверхъестественное.
Важная особенность мемуаров, казалось бы, должна заключаться в достоверности (даже, в документальности) воспоминаний, хотя в действительности, не все мемуары являются правдивыми и точными (как, впрочем, и многие исследования о тех или иных исторических событиях). Вряд ли авторы мемуаров стремятся правдиво описывать самые негативные, самые щекотливые моменты («скелеты в шкафу») из своей жизни, поскольку, идеальных людей никогда не было, нет, и не будет. Каждый человек грешен, вольно или невольно, делает в своей жизни ошибки. Даже Б-г ошибался. Разве не его ошибка в том, что он позволил родиться на свет божий таким извергам рода человеческого (человеческого ли?), навскидку, как Ирод, Иван Грозный, Сталин, Гитлер, Пол Пот и иже с ними. Разве не божья ошибка, что в молодом возрасте уходят из жизни талантливые люди, поэты, писатели, люди искусства, ученые, а всякая нечисть, преступники, террористы, злобные вертухаи, палачи, доживают и портят воздух до глубокой старости.
Вместе с тем, мемуары, это своего рода стриптиз, если угодно, душевный стриптиз, «раздевание» души. Существует несколько видов стриптиза. Наиболее известный и популярный, традиционный — танцевально-раздевальный. Его главной составляющей является именно раздевание (strip), частичное или полное, когда снятие с исполнительницы верхнего покрова — одежды, открывает скрываемые «прелести». Или, научный стриптиз, базирующийся на принципе «исключения известного». Он позволяет, например, при проведении геофизических работ (я по профессии геолог-геофизик), в частности, при анализе геопотенциальных полей, которые являются интегральными, проводить различные решения задач, для последовательного «раздевания» поля. Т. е., исключения уже известных «мешающих» эффектов и анализа тех остающихся аномалий поля, которые позволяют обнажить (выявить) скрытые «прелести» земной коры, включая полезные ископаемые.
Или, например, космический стриптиз, (по данным Phys.org), процесс стремительной потери водорода, необходимого для создания новых светил звездными скоплениями, называют «приливное обдирание», раздевание (ram-pressure stripping).
Наконец, душевный стриптиз, «раздевание» души, когда человек открывает нечто, о чем обычно не говорят. Стриптизёрши оголяют тело, учёные – некое явление науки, а мемуаристы – душу.
Итак, мемуары – это душевный стриптиз: некто изливает душу, при том, что его никто об этом не просит. Я написал этот текст, отчётливо понимая, что делаю это в меру своих ограниченных возрастом возможностей и, связанных с ним сил, памяти, изменения приоритетов и окружающей среды (в общем её понимании), опыта жизни, возможно, возрастной мудрости. Говорят же, что с возрастом, когда уже накоплен жизненный опыт, приходит мудрость, впрочем, к сожалению, не всегда. («Это так несправедливо, горько и невероятно — невозможно осознать: ….но уже нельзя обратно, чтоб по-умному начать», Б.Окуджава):
Прошли года, а где же мудрость?
Осталась та же суета,
А что же всё-таки добавилось?
Болезни и занудность! Какая уж тут мудрость.
(Из позднего меня)
Как сказал один математический классик: «Обобщать — легче, чем конкретизировать», а восстановление отдаленных по времени событий, это поневоле картина обобщенная, тем не менее, зачастую, даже общую картину восстановить сложно. Бытует мнение, что если отдалиться от объекта исследования, во времени и пространстве, фигурально говоря, «приподняться» над ним, и отбросить мелочи, то легче оценить общие тенденции, поскольку «большое видится на расстоянии». Однако, суть проблемы в том, что обычные люди, обыватели, и сейчас и раньше, реальную жизнь проживают не только «по-большому» (макро), но и «по-маленькому» (микро). Многое скрыто в кажущихся мелочах, в деталях.
Сложность ещё заключается в том, что многих фигурантов мемуаров, свидетелей описываемых событий, которые могли бы несколько оживить воспоминания, уже нет в живых. Впрочем, с другой стороны, как это ни прискорбно и как это ни звучит цинично, это развязывает автору руки, поскольку число возможных оппонентов со временем уменьшается (telle est la vie, франц., такова жизнь, ничего не поделаешь).
Жизнь человека — это не черточка между двумя датами (родился — умер), выбитыми на могильной плите.
Жизнь, даже если не очень задумываться, штука непростая, а если задуматься, то даже очень сложная. Почему? По кочану (новый «философский термин»). Потому, что жизнь — это сплошные ожидания. А, как известно, ждать и догонять, нет ничего хуже. Так гласит народная пословица, а народ, как известно, не ошибается. Но уж если ошибается, то капитально, примером чего могут служить перманентные ошибки при выборах лидеров своих стран, о чем жалеют уже «на второй день» после выборов.
Жизнь человека – это ещё и сплошные потери, которые начинаются с момента появления его на свет. Основная потеря — это стремительное сокращение времени, которое остаётся человеку для жизни.
Моя жизнь, как и жизнь многих других советских людей, проходила на фоне эпохальных событий, потрясших СССР, и в какой-то степени, мир: построение социализма в одной отдельно взятой стране, т. е., сталинизм с его дикими репрессиями, расстрелами и концлагерями, когда люди буквально трясясь от страха, ежеминутно ожидали ареста, особенно, по ночам; «убийцы в белых халатах»; космополиты и государственный антисемитизм (СССР, к сожалению, вообще не повезло с «вождями», начиная с В. И. Ленина, с его постоянными «р-р-расстрелять», а то и «повесить»); Великая отечественная война (Вторая мировая война), с колоссальными неоправданными (?) жертвами; борьба за власть после смерти Сталина, вначале подковёрная, а затем открыто ожесточённая; недолгая хрущёвская оттепелиь с тотальным увлечением посевами кукурузы (чуть ли не на балконах); борьба с генетикой и кибернетикой; выход человека в космос (после нескольких собачек, эксперимент с Ю. Гагариным – «поехали»); частые смены власти в СССР после снятия со всех постов Хрущёва, последовательно, несколькими дряхлыми членами Политбюро с перманентными похоронами («гонки на лафетах»); горбачёвская перестройка («процесс пошел») доведшая до развала «империю зла»; массовый исход евреев из «нерушимого» Союза (страны «вечной дружбы народов»); репатриация и жизнь в Израиле – еврейской демократической стране с народом, отличающимся от русскоязычных репатриантов очень многим: ментальностью, языком, образованием, воспитанием, интеллигентностью, с постоянными войнами и угрозами терактов от внешних и внутренних врагов, и пр. и пр.
Конечно, можно сузить или значительно расширить список значимых событий, у каждого человека они свои, каждый понимает их по-своему. Впрочем, есть события общие для всех.
Что касается многочисленных фотографий, отражающих те или иные стороны моей жизни, то с целью экономии места на этом портале, я их здесь не привожу. При желании фотографии, а также некоторые дополнительные текстовые сведения, можно посмотреть на сервере «Заграница», сайт «Фотохостинг», страница «Фотолюбитель» по линку:
http://foto.lib.ru/editors/g/golxdshmidt_w_i/
Детство, отрочество, юность, зрелость.
Детство.
Я родился почти в начале второй четверти XX века на Украине, в г. Кировоград (бывший Зиновьевск, до революции Елисаветград).
«Елисаветградъ» — крепость Российской империи (Святой Елисаветы) на юге, на стыке Приднепровья и причерноморских степей была основана до завоевания Россией Причерноморья, в царствование императрицы Елизаветы, которая правила до Екатерины Второй (Великой). Эта крепость в середине 18 века была южным форпостом империи в то время, когда в причерноморских степях еще господствовали турки и крымские татары.
Но с тех пор, как при Екатерине Второй был осуществлён раздел Польши и окончательно решен черноморский вопрос в пользу России, надобность в здешних укреплениях отпала и крепость стала обычным городом, названным Елисаветград.
С 30-х годов прошлого века город носил имя видного большевика С. М. Кирова, убитого в Ленинграде при странных обстоятельствах в 1934 г. Это убийство послужило своеобразным триггером для развёртывания компании террора против видных деятелей партии и государства во второй половине 30-х и в последующие годы, вплоть до смерти Сталина.
Кировоград и сейчас очень интересный в историческом и архитектурном плане город. В нём практически полностью сохранилась дореволюционная малоэтажная застройка исторического центра. В центральной части города, за последние годы, не было построено ни одной современной высотки! Почти на всех улочках центра, сохранился дух старого Елисаветграда, города на северной окраине Новороссии. Не так уж и много осталось таких городов.
22 июня 1941 г. началась ВОВ, а через полтора месяца, 5 августа 1941 г. немецкими войсками был захвачен Кировоград. Воочию мы увидели войну через несколько дней после её начала, когда ночью немецкие самолёты бомбили город, в основном, почему-то старую крепость. Утром, после бомбёжки прибежали пацаны из соседнего двора и рассказали, что в крепости видели убитых людей. Мы жили недалеко от крепости и снедаемые мальчишеским любопытством побежали туда, чтобы увидеть, что там произошло. В одном из крепостных рвов лежало несколько обезображенных трупов, среди них были дети. Зрелище было ужасное и под впечатлением мы, мальчишки, медленно побрели домой. Потом мы узнали, что погибли люди из других городов, бежавшие от немцев, подробности не сообщались.
В конце июля в городе прошёл слух о том, что немцы будут бомбить город и вроде бы в сброшенных с самолётов листовках, они призывают мирное население покинуть город. Отец где-то раздобыл подводу с возницей, который и отвёз нас с мамой в деревню, недалеко от города, а сам он остался, ему нужно было организовать эвакуацию швейной фабрики. Город действительно бомбили, вскоре стало ясно, что немцы стремительно приближаются и мы вместе с многими другими поехали на подводах обратно в город. Недалеко от города, нас встретил отец, который пешком шёл нас разыскивать. Чудо, что мы встретились, могли потеряться навсегда.
Коротко о том, как нелегко проходил у нас, впрочем, не только у нас, процесс эвакуации.
Приехав домой, родители стали быстро собирать самые необходимые вещи, нагрузившись которыми мы вышли на дорогу, по которой двигались подводы отступающей Красной Армии. Один ездовой, увидев семью с детьми, пожалел нас, остановился, мы погрузились и поехали к железнодорожному вокзалу, где как думал отец, еще были вагоны фабрики, на которой он работал заместителем директора. Когда мы подъезжали к Дворцовой улице, немцы начали бомбить город, и мы заехали во двор большого дома. Переждав там бомбёжку, мы поехали на вокзал. Ездовой высадил нас там, но как оказалось эшелон с фабрикой уже отправили. Нам удалось погрузиться в какую-то теплушку, в ней мы покинули город, буквально за день до того, как в него вошли немцы.
И хорошо, что мы, хотя и с приключениями, но уехали. Во время ВОВ, «добрые» соседи, проживавшие до этого совместно в мире и согласии многие годы, начали грабить и убивать евреев, еще до прихода немцев в город. Об этом имеется масса свидетельств. Нашим соседом в Кировограде был человек, внешне интеллигентный, «приятный во всех отношениях», с высшим образованием, завотделом в городском управлении Нарообраз (Народное образование), не помню, то ли Бондаренко, то ли Пономаренко. Когда Красная армия оставила город, он одним из первых начал мародерничать, грабить оставленные евреями дома. Затем при немцах служил в полиции, дослужился до какого-то чина. В конце войны он был осужден и повешен советскими органами.
По дороге, эшелон, в котором мы ехали неоднократно бомбили. Нас выгрузили из теплушки в Ростовской области и распределили по колхозам (сёлам). Наша семья попала в колхоз им. Чапаева, село совершенно без растительности, обстановка непривычная, какие-то другие люди. Поселили нас в домике с глиняными полами. На первых порах из нашей семьи создали полевую бригаду по уборке сена. Я, ещё совсем мальчишка, управлял быками (цоб, цобе) утром надевал на них ярмо, отец вилами грузил сено в подводу, мама подбирала граблями остатки сена, а маленькая сестрёнка находилась рядом с нами. Позднее в селе узнали, что папа умеет шить и, его загрузили портняжной работой, в основном, ремонтом старой одежды. В нескольких километрах от нашего колхоза находилась деревня Островянка, вся в зелени и фруктовых садах. Мы вдвоём с папой несколько раз пешком ходили туда и возвращались нагруженные вёдрами с фруктами.
Вскоре немецкие войска приблизились к нашим селам, и мы решили с этого места уехать дальше на юг. Нас довезли на подводе до ж-д. станции, где мы погрузились в эвако-эшелон какого-то завода, ехавшего на юг, в теплушку с большими железными трубами. Эшелон двигался без всякого расписания. Когда он останавливался, из него выскакивали люди и, поскольку в грузовых вагонах туалетов не было, спешно справляли нужду не стесняясь: мужчины, женщины, дети. Несколько раз наш эшелон бомбили, и, если поезд останавливался, люди стремительно «высыпали» из вагонов и ложились на землю. Однажды, на какой-то станции, мы с отцом пошли искать кипяток для чая и, когда спохватились, наш поезд ушёл, увезя маму и сестрёнку. К счастью, вскоре со станции в том же направлении отправился другой эшелон, и мы с отцом успели в него заскочить. Буквально, на следующей станции мы увидели наш поезд, но, эшелон на котором мы ехали с отцом, не останавливался и, пришлось прыгать на ходу, что мне, пацанчику, было совсем непросто. В общем, нам очень повезло, мы не потерялись. В суматохе, которая творилась в то время, когда эвакуировались многие предприятия, сотни тысяч людей, тысячи эшелонов, в условиях военного времени, можно было потерять семью навсегда.
В середине 30-х годов мой отец начал работать на крупной швейной фабрике, вступил в партию ВКПБ — Всесоюзная коммунистическая партия большевиков — (официальное название КПСС с 1925 по 1952 годы), и вскоре стал заместителем директора. В те годы, для того чтобы стать руководителем предприятия, необходимо было иметь партийный билет члена ВКПБ (впрочем, другой партии не было). Папа был человек активный, энергичный, по характеру — экстраверт, легко сходился с людьми, любил выступать на собраниях. На всякого рода «всенародные» выборы, он приходил одним из первых, при нём «открывали» избирательный участок. Правда, выборы в те годы были своеобразные, выбирали «из одного», чему соответствовал известный анекдот: «Человек попросил у своего товарища закурить. Тот открыл портсигар, в котором была одна папироса, и сказал «выбирай». «А, что выбирать, папироса то одна». «А на выборах, тоже только один кандидат, но ты же выбираешь, идёшь на избирательный участок, голосуешь».
На избирательных участках, кроме спектакля под названием «выборы», был ещё один привлекательный момент, там были буфеты, в которых «выбрасывали» дефицит: колбасу, сыр, молочные деликатесы, конфеты и др.. Правда, нужно было выстоять длинную очередь, но всё же, кое-что доставалось. Кроме того, там «давали» концерты, играла музыка, в общем, людям «делали весело», чтобы они не очень обращали внимание на абсурд, под названием «выборы».
В Харькове у отца были родственники, младший брат Зиновий (Зяма) , который погиб на фронте под Сталинградом в ВОВ, и несколько сестер. Мой отец был женат дважды. От первого брака, который продолжался недолго в середине 20-х годов прошлого столетия, у него была дочь, которая тоже жила в Харькове в семье дедушки. В сороковые годы она вышла замуж за польского еврея, бежавшего в тридцатые годы прошлого века в СССР от немецких фашистов, и после войны выехала с ним в Польшу, а затем в Америку, где её след затерялся. Вспоминаю, что с отцом работал один польский еврей и, уже после войны, отца вызывали в НКВД, пытаясь выяснить о нём подробности. За ними активно следили. Ответами отца в НКВД были недовольны «Вы нам даёте только скелет…».
В начале войны, в 1941 г. в Ташкенте, куда мы эвакуировались, отец был призван в армию, служил в военной части под Акмолинском (ныне столица Казахстана — Астана), затем их перебросили ближе к фронту под Минск. Он был демобилизован после окончания войны, после чего поселился с семьёй в Алма-Ате.
Моя мама до войны была домохозяйкой, воспитывала двух детей, меня и младшую сестрёнку. Сестра относится к тому многочисленному поколению детей 36-37-х годов 20-го столетия, которые появились на свет благодаря правительственному указу о запрете абортов (действовал с 1936 по 1955 год). Во время войны мама работала в Ташкенте на фабрике ПДИ (парашютно-десантное имущество) помощницей прядильщицы, а потом костюмершей в ташкентском Театре русской драмы. У мамы были три брата и три сестры. Один из братьев, самый старший, был убит в России при погроме во время гражданской войны, начавшейся после большевистской революции (переворота) 17-х годов. Её старшая сестра, с семьёй жила в Одессе, они не эвакуировались и погибли в Холокосте при немецко-румынской оккупации во время ВОВ. Дедушка по маминой линии был до революции купцом небольшого «пошиба», имел в провинции несколько мелких лавок. Их дети, включая мою маму, не получили серьёзного образования, мужчины в основном стали рабочими, женщины – домохозяйками.
Моя младшая сестра, в отличие от меня, все годы до замужества, прожила в семье с матерью и отцом. Она окончила Алма-атинский медицинский институт, получила диплом фармацевта, работала в аптеках в Алма-Ате и в Израиле. Сейчас, вся её семья проживают в Израиле, недалеко от Хайфы.
После войны наша семья (кроме меня) поселилась в Алма-Ате в однокомнатной квартире в бывшей гостинице, приспособленной под жилой дом. Я к ним присоединился в 1950 г. (см. ниже).
Отрочество.
Как бы там ни было, но всё же, хотя и непросто, с приключениями, после нескольких кратковременных промежуточных остановок, мы прибыли в «хлебный» город Ташкент, в котором пережили нелёгкие времена. Здесь, по мнению антисемитов, евреи только и «воевали».
Денег у нас почти не было, а жить как-то и где-то нужно было. На краю города по улице Луначарской, очень далеко от центра, мы сняли небольшой сарайчик, как-то приспособив его для жилья, спали все вместе на некоем подобии нар. К счастью вскоре родители встретили в Ташкенте далёкого родственника – дядю Лёву, который с семьёй жил в трёхкомнатной квартире в центре города, по улице Иканской, напротив наводящей ужас школы СМЕРШ (смерть шпионам). Поскольку, в связи с приездом в Ташкент большого числа эвакуированных, шло тотальное «уплотнение» квартир местных жителей, дядя Лёва предложил нам переселиться к ним. Всё же, хоть и дальние, какие-никакие, но родственники, лучше, чем совсем чужие люди. В трёх комнатах жили три семьи, мы в передней, самой проходной.
Я продолжил прерванную эвакуацией учебу в школе, но вскоре отец был
мобилизован в армию, и я оставил учебу и пошел работать, чтобы материально помочь семье. Работу начал, не достигнув 14-летнего возраста учеником слесаря по ремонту механизмов (под названием «городки»), наматывающих шпульки, а потом даже получил профессиональный разряд, на комбинате ПДИ (Парашютно-Десантное Имущество), где первое время работала моя мама. Работали мы в две смены, дневная и ночная, по 12 часов. На комбинате я вступил в комсомол. Поскольку основной персонал фабрики составляли молодые девушки не очень скрывающие свои сексуальные намерения, то работающим там мальчишкам было очень просто «вступить в отношения», без всяких предварительных условий. Во всяком случае, гораздо проще, чем вступить в комсомол, где проверялась родословная, лояльность, какие то знания и пр.и пр.
Всю свою жизнь я любил учиться, даже сейчас будучи «глубоко» пожилым человеком я это делаю. Вот, и тогда, в молодые годы в свободное от работы время я продолжал учиться, но не в обычной школе, а в аэроклубе (парашютно-планерный клуб) Осовиахима (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству — советская общественно-политическая оборонная организация, существовавшая с 1927 по1948 год, предшественник ДОСААФ), который был «связан» с нашим комбинатом. В процессе учебы, когда мы периодически выезжали на полетно-парашютные недельные сборы на аэродром, я впервые столкнулся с проявлениями элементов дедовщины: спящим под нос подсовывали зубной порошок в открытой коробке («газовая атака»), между пальцами ног вставляли бумажки и поджигали («велосипед»), клали бумагу на живот и поджигали («барабан») и кое-что другое, в общем, совсем не безобидные «шутки». Хотя и не такие жестокие, как по свидетельствам российской прессы имеют место в Российской армии сейчас, а именно: «слоник» — надевают противогаз и завязывают шланг, «фазанка» — бьют по обнаженному телу ремнем с бляхой, «телевизор» — заставляют полусидя, держать на вытянутых руках табуретку, «пташка» — бьют электротоком, «бешенный олень» — с разбегу заставляют биться головой об стенку, «вождение» — заставляют скакать верхом на стуле, вокруг кроватей, уворачиваясь от ударов ремнем, «измерение» — спичечным коробком обмеряется казарма, а также уже упомянутые «барабан», «велосипед» и многое другое. После окончания обучения в аэроклубе, вся наша группа, члены которой получили звания боец-планерист (50 посадок) и боец-парашютист (4 прыжка), была призвана в армию («добровольно», т.к. практически еще никто не достиг 18 лет, а я и 16-ти) и направлена для продолжения учебы в N-скую Отдельную Учебную Авиаэскадрилью, расположенную в Сыр-Дарьинских степях. Эскадрилья готовила пилотов для легких бипланов типа У-2 (ПО-2), весьма эффективно действующих на фронтах Отечественной войны, нанося удары на бреющем полете. Я попал в армию, в авиацию, в качестве курсанта, и принимал присягу совсем юнцом, мне не было еще 16 лет. Ну, а тому, что я едва не стал военным летчиком (до окончания учебы осталось два месяца), «помешали» изменившиеся внешние обстоятельства, а именно, приближение победного окончания войны и все тот же мой юный возраст.
В дополнение к сказанному выше, немного о дедовщине («у сильного всегда бессильный виноват»). Дедовщина в последнее время выросла в весьма актуальную проблему в общественной жизни и, соответственно, в полемике целого ряда стран. Общепринято, что дедовщина (от слова «дед», «старик» — старослужащий), «мягко» именуемая – «неуставные отношения», это издевательское, оскорбительное поведение старослужащих и младших (а, иногда и старших) офицеров в армии по отношению к молодым солдатам, новобранцам, а на самом деле, это рабство в буквальном смысле слова, и, к сожалению, не только в армии или в закрытых сообществах. На мой взгляд, дедовщина, ее парадигма, как модель общественных отношений, независимо от генезиса этого термина, может иметь несколько форм, типов, оттенков, среди которых отчетливо выделяются физическая (как правило, в армии, но не только) и морально-психологическая (как правило, в гражданском обществе, но не только). Дедовщина первого типа (физическое насилие), в том или ином виде, имеет место во всех армиях мира, включая, даже контрактные профессиональные армии, отражая в той или иной степени состояние общества любой страны, являясь его следствием, хотя существует и обратная точка зрения, что армия больше влияет на общество, чем наоборот. В частности, для Израиля это существенно. Так, вышедшие на пенсию в сравнительно молодом возрасте высшие офицеры, как правило, занимают ведущие позиции в политической жизни страны (часто, в левой части политического спектра), в то время, как граждане Израиля, не служившие в армии, часто дискриминируются при приеме на престижную работу. Для ликвидации следствия нужно ликвидировать причину. Если следовать этой логике, то для ликвидации дедовщины в армии нужно ликвидировать армию. Ну, а поскольку, армия есть слепок общества, то нужно ликвидировать и общество. Я намеренно довел проблему до абсурда, чтобы показать ее практическую невыполнимость. Это адекватно предположению о том, что будто бы Гитлер решил ликвидировать евреев, чтобы таким образом окончательно избавить человечество от антисемитизма (как в известном анекдоте о некоей африканской стране, где всех евреев съели и поэтому, там нет еврейского вопроса). Как показывают недавние события, с дедовщиной в Российской Армии, по-прежнему, неблагополучно. Она имеет здесь давние и глубокие корни, а сейчас испытывает ренессанс, в отрицательном смысле этого слова. Хотя исследователи полагают, что дедовщина, вообще, зародилась после Второй мировой войны, я был свидетелем, точнее, участником, ее проявлений уже и в период войны, правда в специфических условиях весьма замкнутого пространства военного училища – учебной авиаэскадрильи. Вместе с тем, даже тогда в отдельных частях Советской армии интуитивно, или в силу обстоятельств, предпринимались попытки к ликвидации этого позорного явления. В одной из статей «специалиста по этому явлению» есть такая фраза (цитата): «… если дедовщина — неотъемлемое следствие того, что в подразделении есть старослужащие и новички, то, значит, для того, чтобы от нее избавиться, нужно их просто отделить друг от друга». Полагаю, что это слишком простой и не везде эффективный рецепт, но, именно так и было в нашей эскадрилье. В неё входило три взвода: хозяйственный, теоретический и полетный, которые жили в отдельных кубриках (так назывались наши казармы), и друг с другом, практически почти не пересекались. По мере окончания учебы и выпуска полетного взвода, остальные последовательно перемещались, а в первый взвод производился новый набор. Наша группа, в связи с предварительным обучением в аэроклубе, проходила ускоренную подготовку, поэтому сразу по прибытии мы приняли присягу и были определены в теоретический взвод. Таким образом, молодые курсанты и старослужащие по учебе и службе пересекались мало и, поэтому, в обыденной службе, дедовщины, за исключением отдельных эпизодов, практически не было.
Где, действительно была дедовщина, так это на гауптвахте – «губе», которая была общая для всех. Я это знаю по собственному опыту.
В одно из моих дежурств, когда я был дневальным, а наш взвод перемещался из одного кубрика в другой, случилось ЧП (у одного курсанта ночью украли сапоги), в котором меня как ответственного за порядок посчитали виновным и наказали — я был посажен на гауптвахту. Именно в это время, из Ташкента меня приехала навестить мама. Дело было зимой, жуткий холод, а она ехала, чуть ли не на подножках поезда, чтобы повидать меня. Я её встретил без сапог, в обмотках, но мы были рады, что нам удалось повидаться. Матери – святые женщины!
На «губе» были свои порядки. Первый, туда попавший, назначал себя «полковником», второго – «полковник» назначал «прокурором» или «судьей», третий — получал звание «палач», ну а четвертый и все последующие становились жертвами нешуточных экзекуций. Обычно, после краткого совещания, или как здесь говорили — разбора полетов, «чрезвычайная тройка» выносила приговор вновь прибывшему курсанту. Самой простой приговор был «бросок»: жертву ставили на четвереньки перед нарами, над ним с поднятой палкой в руках стоял «палач», по команде «бросок» жертва бросалась под нары и одновременно опускалась палка, и уже от ловкости жертвы зависело, куда эта палка попадала. Применялись и более изощренные издевательства. Нередко, из помещения гауптвахты курсантов перемещали прямо в медсанчасть.
Великая отечественная война близилась к победному завершению, и я как малолетка, был демобилизован по возрастному составу из летной учебной эскадрильи (о демобилизации по возрастному составу военнослужащих, не достигших 18-летнего возраста был издан правительственный Указ). После демобилизации в 1945 г., связанной с моим юным возрастом, я учился в Индустриальном техникуме полузакрытого типа Минтрудрезервов и жил в общежитии, где тоже были проявления дедовщины, как в любом молодежном замкнутом коллективе, но конечно не в таком изощренном виде, как это было в армии на «губе».
Юность.
После демобилизации в 1945 г. я был направлен в распоряжение Центрального райвоенкомата гор. Ташкента. Поскольку в стране была карточная система на продукты питания, а у меня хлебных карточек ещё не было, то я получал минимальную порцию хлеба по справке о демобилизации (на её обороте сохранились соответствующие оттиски печатей хлебного магазина).
Вскоре после демобилизации я поступил в Ташкентский Индустриальный техникум Минтрудрезервов на литейное отделение. Не потому, что мне эта специальность нравилась, просто это отделение было непрестижным и, поэтому, единственным, куда ещё можно было поступить, другие отделения уже были заполнены. Материально, времена были тяжелые, в стране еще была карточная система на продукты питания и одежду, а в этой системе кормили и одевали, была униформа. Несмотря на тяжёлую послевоенную обстановку, разруху, голод, всесилие в стране НКВД, в техникуме моральная обстановка была неплохая. В основном ребята были дружелюбные, коллектив — сплочённый. Помню, что у нас ходила шутка, за которую в те страшные времена можно было поплатиться жизнью или получить «10 лет без права переписки», что было равнозначно высшей мере: аббревиатура МТС – «машинотракторная станция», трактовалась, как «могила товарища Сталина», и никто никого не выдал.
Бывали, правда, у меня инциденты, но другого свойства. В те годы осенью все предприятия, учебные заведения по разнарядке партийных органов выезжали на сельхозработы для оказания помощи колхозам и совхозам. Наш техникум обычно посылали на 2-3 месяца на сбор хлопка. Однажды, в непогоду, когда мы с ребятами играли в карты, и мне везло, появился наш куратор, сопровождающий нас преподаватель техникума (между прочим, еврей) и, ругаясь, разбросал карты. Я от неожиданности и досады оттолкнул его, он неудачно упал, ударился. Меня за это хотели исключить из техникума, хотели и не хотели, поскольку учился я хорошо. Вызвали маму из Алма-Аты, она моментально приехала, я извинился, и инцидент был исчерпан.
В техникуме многие, в том числе и я, активно участвовали в художественной самодеятельности. Я играл ведущие роли в нескольких пьесах, например: «Слава» (автор В.М. Гусев), «На всякого мудреца довольно простоты» (автор А.Н.Островский) и др., играл на аккордеоне в оркестре музыкально-хорового ансамбля в техникуме и вечерами в парках — на танцплощадках.
В те годы я любил посещать цирк, особенно когда там выступали борцы. Как правило, они выступали в третьем отделении, ближе к полуночи. Это были здоровенные амбалы, один из них — рыжеволосый еврей, то ли Бронштейн, то ли Беренштейн. Публика с замиранием следила за перипетиями борьбы, свято веря в истинность происходящего. В отличие от публики, все борцы знали, что при выступлениях они жульничают и проигрывают, ложась на лопатки по указаниям антрепренёра. И только раз в году они собирались в Гамбурге для того, чтобы бороться по-честному. В такой честной борьбе выяснялось, кто же из них побеждает по настоящему «гамбургскому» счёту, а не считается победителем в договорном матче. С тех пор это крылатое выражение, «гамбургский» счёт, означает истинную оценку того или иного общественного явления.
В процессе учебы, мы проходили производственную практику на различных заводах, где в то время работали пленные немцы, румыны и др. В обеденный перерыв мы выходили на заводской двор, садились где-нибудь в тенёчке и жевали свои сухие бутерброды, которые нам выдавали в качестве пайка в столовой техникума. А пленным привозили горячий обед. Нам, пацанам, было очень обидно, еще были свежи впечатления о зверствах немецких фашистов на оккупированных территориях Советского Союза. Когда пленные к нам приближались и даже что-то предлагали, мы, отворачиваясь, бормотали: — «уйди, фашист» -. Мы понимали, что происходит что-то несправедливое. Фашистов, которые издевались над нашим народом, которые зверски убивали ни в чем неповинных мирных жителей, особенно евреев, только за их национальность, только потому, что они евреи, содержат хоть и в заключении, но в приличных условиях, неплохо кормят, несмотря на то, что страна еще находилась в очень сложных материальных условиях, в том числе, и по вине этих людей. Создавалось впечатление, что руководство страны больше беспокоилось о пленных фашистах, чем о своём народе. Ещё свежа была память об ужасах войны, о заградительных отрядах, штрафбатах, о таком рефрене: «..солдат не жалеть! бабы новых нарожают…». Эту фразу приписывают то ли Сталину, то ли маршалу Жукову, то ли другим советским военным руководителям, хотя сейчас её считают мифом.
Почти подобную ситуацию с содержанием и обеспечением заключенных, значительно позднее, в 1965 г., высмеивал российский режиссер Л. Гайдай в своей кинокомедии «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», включающих три новеллы, объединенные главным героем — студентом Шуриком. В новелле под названием «Напарник», Шурик сражается с хулиганом Верзилой, осужденным на 15 суток и присланным на стройку для перевоспитания трудом. В обеденный перерыв, когда подрабатывающий на стройке студент Шурик запивал молоком из бутылки сухой кусок хлеба, милиционер привозил хулигану горячий обед из трех блюд, включающих шашлык, заботился, чтобы тот помыл руки и отгонял мух, мешающих Верзиле обедать.
Я вспомнил этот период моей юности и фильм Л. Гайдая в связи с часто муссируемой в израильских СМИ темой о палестинских террористах с «окровавленными руками», отбывающих заключение в израильских тюрьмах. Израильские власти устроили им там санаторно-курортный режим, к которому стремятся еще гуляющие на воле бандиты и о котором могут только мечтать русскоязычные репатрианты (естественно, не о тюрьме, а о материальных условиях содержания), особенно, пожилого возраста, живущие на убогое пособие по старости или по прожиточному минимуму от Института Национального Страхования (Битуах Леуми).
В Ташкенте, куда я с родителями эвакуировался в начале ВОВ, я жил (с небольшим перерывом) с 1941 по 1949 г.г. Выше я уже писал, что после демобилизации я учился на литейном отделении в Ташкентском индустриальном техникуме Минтрудрезервов. Помимо производственной практики на промышленных предприятиях у нас была и учебная практика: 2 дня в неделю проводились практические занятия на собственной базе в небольшом литейном цехе, с плавильной печкой – вагранкой, с площадями для формовки моделей в опоках и пр. Руководил нашей учебной практикой пожилой мастер, авторитетный специалист в своем деле. С последним был связан так называемый «курантовский» эпизод. Однажды стало известно, что ему, а соответственно и нам, как его ученикам и непосредственным исполнителям, поручалось отлить один колокол к трофейным немецким (или польским) башенным часам-курантам, которые собирались установить на башне в центральном сквере. Кстати, наш техникум находился недалеко. Один из колоколов был поврежден во время бомбежек, а возможно в процессе транспортировки. Действительно, когда его к нам привезли в качестве модели, в нем была трещина. «Из воспоминаний Айзенштейна Льва Ишиевича от 17.12.2014: …Я, сын Айзенштейна И.А., являюсь свидетелем всех действий отца, связанных с курантами, получения механизма часов-курантов (военный трофей) в городе Ташкенте, отправленного из г. Кёнингсберга моим отцом, что произошло в феврале 1946 г. …Ящики с механизмом часов прибыли в Ташкент на имя Айзенштейна И.А… Следует отметить, что часы были в разобранном состоянии, нехватало циферблата, стрелок, гирь и один колокол был лопнут, всё это надо было восстановить и дополнить….».
Этот колокол послужил нам моделью для отливки.
То, что эту непростую отливку поручили сделать нашему мастеру, было неудивительно, он был известным опытным литейщиком, когда-то отливающим колокола. Хотя работа была достаточно сложной, нужно было подготовить модель, стержни, изготовить формовку, подобрать состав сплава (все это он делал по своему опыту, без лабораторных анализов) и т. п., тем не менее, заказ был выполнен. Помню только, что в составе сплава была медь, при плавке которой во рту ощущается сладковатый привкус. Дальнейшую судьбу этого колокола, в том числе, был ли он вообще установлен, я не знаю. Но когда мы с ребятами-литейщиками слышали звон курантов, говорили: звонит наш колокол.
Между прочим, о том, что с этими курантами связана некая легенда, вошедшая в анналы истории Ташкента, я узнал сравнительно недавно, прочитав в газете «Мост» № 497 от 21.10.09, заметку «Трофейные куранты».
В 1949 г. я с отличием окончил техникум, получив специальность техника-технолога по горячей обработке металлов и, по распределению, был направлен в ремесленное училище при авиационном заводе г. Омска (Сибирь) на должность мастера производственного обучения. Мне было уже (или, только) 20 лет. В Омске на этом заводе я проработал один год.
Зрелость.
В 1950 г. я переехал в г. Алма-Ата, где в то время жили мои родители. Вначале работал мастером литейного участка на заводе АЗТМ (Алма-атинский завод тяжелого машиностроения), а затем поступил в Казахский Горно-Металлургический (впоследствии, Политехнический) институт и в 1955 г. окончил геофизическое отделение этого института, получив специальность «горный инженер-геофизик».
С удовольствием вспоминаю институтские студенческие годы, у нас была хорошая сплочённая компания, из разных институтов и факультетов, в нашей компании были даже аспиранты. К учёбе все относились серьёзно, но неплохо проводили и свободное время. Посещали интересные творческие мероприятия, ходили в театры, смотрели интересные фильмы, иногда вечерами захаживали в ресторан. Там, как правило, постоянно «ошивались» несколько «КГБэшников», все, как на подбор низкорослые, широкоплечие полковники (почти все, евреи). Они всегда были в полной форме, не скрывали своей принадлежности к органам. Когда мы появлялись в ресторане, они по известным им, но неизвестным нам причинам, уделяли нам повышенное внимание. Однажды, когда в Алма-Ату приехал Хрущёв, мы пытались попасть на его выступление в оперном театре через окно в туалете. Нас, естественно, остановили, но задерживать не стали, а охраной здания командовали те же полковники.
В студенческие годы, выезжая на полевую практику, мы сталкивались не только с профессиональными проблемами, но и с проблемой быта и питания. То, что мы привозили с собой, с учетом всяких непредвиденных обстоятельств, заканчивалось задолго до окончания работ. Так, однажды ночью, а было это в предгорьях Каратау, то ли волки, то ли бродячие собаки, растащили нашу небогатую провизию и мы ложками на земле собирали то, что от нее осталось, т.е. практически ничего. Вынуждены были подстреливать голубей, однажды подбили цаплю, когда её потрошили, то из горла выскакивали полуживые лягушата. Но мы все же её сварили и ели, зажимая нос от противного запаха болота.
Еще одно обстоятельство. В том году, наш студенческий лагерь стоял на берегу реки, которая буквально кишела змеями, не очень ядовитыми, но укусы их по заверению аборигенов (которые, кстати, этих змей употребляли в пищу), были малоприятными. Причем, в воде они не нападали, а только на берегу, т.е. купаться в реке можно было, а входить и выходить из воды, было опасно. Тем не менее, мы купались, причем парами, по очереди, один в воде, один на берегу следил за поведением змей. В целом, обошлось. В пищу, мы их не употребляли, даже когда были очень голодны.
После окончания практики, мы первым делом, заехали в поселковую столовую и, все пространство вокруг нас было заставлено тарелками. Главным блюдом там были пельмени с фаршем «дружба»: конина плюс свинина (в пропорции: «один конь, один рябчик»).
Интересной во многих смыслах была моя первая производственная практика, когда я уже был студентом четвертого курса геологического факультета Горного института.
Экспедиция, в которую меня направили, была «у черта на куличках», добираться до нее, в те времена, нужно было на поезде семь суток через Сибирь, в общем, «Тмутаракань». Эта экспедиция проводила поиски и разведку рудных месторождений в весьма перспективном районе и сделала уже несколько серьезных открытий.
Оформив у секретарши документы и получив место в экспедиционном общежитии, я отправился туда отдохнуть после длительной и утомительной поездки. По дороге, под влиянием рассказов о романтике геологической жизни,
но еще не познавший по настоящему всей ее сложности, я с любопытством осматривал базу экспедиции и окружающую обстановку. Служебные постройки
и жилые одноэтажные домики-времянки (тогда говаривали «нет ничего более постоянного, чем временное»), потрепанные временем и скверными в этих местах погодами выглядели весьма убого, на фоне ещё более унылого степного пейзажа, где кроме выжженной раскаленным солнцем рыжей травы, нескольких, расположенных вдали небольших зданий станционного поселка и размытых маревом далеких сероватых холмов, не было больше ничего. Температура в этих местах летом достигала +45о, а зимой — 45о, в сопровождении сильного ветра, соответственно, с пылью или снегом (а говорят, что «у природы нет плохой погоды»).
Практика моя проходила в небольшом полевом отряде, проводившем разведку на одном перспективном участке, в нескольких десятках километров от базы экспедиции. С помощью не очень совершенной в те годы геофизической аппаратуры и средств передвижения в виде двух старых кляч, с литературными «гоголевскими» именами, Иван Иванович и Иван Никифорович, отряд пытался обнаружить признаки оруденения и, как ни странно, добился при этом определенных успехов. Я был доволен полученными материалами разведки, даже, несмотря на то, что по прихоти наших «буцефалов», практически всегда был от пояса и ниже, мокрым. Эти «кони» имели забавно-вредную привычку, ложиться при переходе вброд любой речушки, и только тогда, когда на какой-нибудь из этих лошадей восседал именно я.
Мне, в связи с этими клячами вспоминается фраза из отчета одного молодого специалиста-геолога, приехавшего откуда-то с Кавказа: «руду мы не нашли, слушай, по причине поломки полевого транспорта, сдохла лошадь, клянусь мамой» (грамматические ошибки я исправил).
Незадолго до окончания практики, я впервые был приглашен на совещание производственно-технического совета экспедиции для доклада о результатах, проведенных этим отрядом геофизических работ. В том, что пригласили именно меня, не было ничего удивительного. В то время в геологии было мало дипломированных специалистов, начальником экспедиции был, как тогда называли «хозяйственник», начальником отряда — «практик», рабочие — «урки», бывшие заключенные «карлагов» (карагандинских лагерей), освобожденные по амнистии после смерти Сталина, о быте, нравах и поведении которых нужно рассказывать отдельно. Я же к тому времени окончил третий курс института и считался почти инженером.
До базы экспедиции я добирался верхом, пока доехал неоднократно был «подмочен» во всех попутных ручьях и растер все части тела, так или иначе, соприкасавшиеся с лошадью и стал временно кривоногим.
На совете должны были присутствовать руководители экспедиции.
Председателем совета была главный инженер, женщина, отмеченная многими государственными наградами за открытие месторождений (по слухам, лесбиянка, естественно скрывающая это, поскольку тогда еще не было принято, как сейчас, устраивать парады «любви и гордости», выставлять напоказ, хвастаться, а то и гордиться, своей неординарной сексуальной ориентацией). Заместителем председателя был начальник экспедиции, бывший военный летчик, кстати, еврей.
Фактически управляла и им и экспедицией его жена, поскольку полагала, что в экономических вопросах разбирается лучше. Когда он узнал, что я тоже имел определенное отношение к военной авиации, у меня с ним сразу же установились добрые отношения. Как я уже писал выше, ещё 16-летним юношей я закончил аэроклуб, что способствовало моему добровольно-досрочному призыву и прохождению военной службы в учебной авиаэскадрилье в качестве курсанта.
Членами совета экспедиции были: главный геолог, очень грамотный специалист, но, к сожалению, страдающий в равной мере, как алкоголизмом, так и большим набором других болезней (и то, и другое, следствие жизни в полевых условиях) и поэтому мало занимающийся текущими делами; замполит экспедиции, тогда еще были такие «комиссары», он же парторг, человек коренной национальности, последнее было обязательным условием, при назначении на эту должность и, наконец, рядовые специалисты, в основном, сравнительно молодые ребята, более других интересующиеся результатами работ. Все эти сведения о подспудной жизни экспедиции мне рассказала по большому секрету секретарь начальника, она же технический секретарь совета, считающаяся старой девой (последнее, в условиях полевой жизни, вряд ли), впрочем, пользующаяся в экспедиции большим влиянием.
К докладу я готовился серьезно, написал текст, начертил на больших листах бумаги нужные карты и схемы. И вот со свертком чертежей под мышкой и с записями в картонной папке, вечером, когда обычно проводились такие совещания, я с деловым видом шел в камеральное помещение. Естественно, я очень волновался, первый раз должен был выступить перед зубрами-производственниками, геологами и геофизиками, которые на этом деле уже «собаку съели» и знали этот район, как свои пять пальцев. Несмотря на волнение,
я все же полагал, что своим докладом и полученными результатами, я произведу хорошее впечатление. Это было для меня важно, так как по результатам практики выставлялась оценка и высылалась характеристика в институт.
Настроенный весьма серьезно, весь в мыслях о предстоящем докладе, я внезапно, столкнулся с очень симпатичной, интеллигентного вида девушкой, что было редкостью в этих местах, которую мельком видел в помещении экспедиции, но не успел с ней познакомиться, хотя об этом подумывал.
Она обратилась ко мне первая: — Добрый вечер. Куда вы направляетесь с таким важным и серьезным видом? — .
И, не дав мне опомниться, она без малейшего смущения и тени сомнения, произнесла: — Знаете что, меняйте свои планы и пойдемте со мной в баню, вместе попаримся, проведем время, одной скучновато — .
Нужно помнить, что это было около полувека тому назад.
В нынешние времена, такое, а то еще более откровенное предложение со стороны современной девицы, вряд ли кого-нибудь удивит. Времена меняются, поведение современных женщин, на основании живых контактов, многочисленных серых сериалов и не менее бездарных телешоу, конечно же, не сравнишь с шекспировскими временами. Когда всё это увидишь и проанализируешь, особенно если добавить сюда и «озверевших» от безнаказанности, потерявших женский облик, феминисток, которые уже даже писать хотят стоя, то так и хочется такую женщину прид….., предварительно спросив: — А, молилась ли ты на ночь «Дыздымона»? —
Тогда же это был нонсенс, такое предложение выглядело как неслыханная дерзость и смелость, при желании, конечно, можно было это истолковать и как непосредственность. Правда, там кроме поселковой бани, действительно пойти было некуда.
Я опешил. Как, такая на первый взгляд приличная девушка, делает незнакомому парню, такое недвусмысленное предложение?
И хотя, к тому времени, я уже был далеко не мальчик, кое-что в жизни повидал, поработал на фабрике («где меняли любовь на яблоки»), служил в летном училище…, учился в техникуме и институте, общался с разного рода людьми, тем не менее, я растерялся и, не успев ничего сообразить, отказался, сославшись на предстоящее заседание, где меня ждали с докладом.
Она откровенно удивилась, посмотрела на меня с явной жалостью, даже с некоторым презрением, и, не сказав больше ни слова, ушла.
У меня почему-то испортилось настроение, пропал прежний запал, с которым я готовился к докладу.
Заседание оказалось неинтересным, доложил я вяло, «зубры» зевали и откровенно скучали, никаких «судьбоносных» выводов не сделали, все торопились разойтись по домам, где многих из них ожидали семьи, домашние дела и как лекарство от скуки, возможность выпить. Наверное, было бы лучше, если бы я принял приглашение девушки и вообще не пришел на это заседание.
По его окончанию я в одиночестве поплелся в свою комнату в общежитии с испорченным настроением и теперь уже с явным сожалением об отказе от соблазнительного предложения. Но исправить уже ничего нельзя было, и вскоре, я уехал.
Бог мой! Сколько с тех пор у меня было совещаний и заседаний, съездов и семинаров, конференций и школ, сколько было докладов, лекций, защит отчетов и диссертаций, а в баню, вот таким образом, меня больше никто, так никогда и не приглашал.
Со временем я, было, совсем забыл этот мелкий эпизод, если бы не случайная встреча в Израиле.
Вскоре после репатриации я был принят на работу по специальности в Государственный Геофизический институт Израиля.
И вот, отработав более двенадцати лет в институте, который находился в центре страны, я вышел на пенсию в уже весьма преклонном возрасте и мы переехали на юг, где находились наши дети. Здесь-то, совершенно случайно, я встретился с женщиной, с которой познакомился при довольно странных, описанных выше обстоятельствах, много лет назад «на заре туманной юности».
В доме, в котором мы купили квартиру, убирала подъезд немолодая, симпатичная женщина, репатриантка, естественно, русскоязычная, на плечи которой свалилась «грязь» в прямом и переносном смысле. В доме проживали, в основном, русскоязычные «ватиким», простые люди и, вот прошел слух, что в одной из квартир поселился какой-то ученый, то ли физик, то ли геолог, и этот слух дошел до нашей уборщицы. По понятным причинам эти сведения ее заинтересовали, поскольку как в дальнейшем выяснилось, она была по специальности геофизиком. Однажды, когда я выходил на утреннюю прогулку, а она в этот день убирала наш подъезд, она заговорила со мной:
— «Здравствуйте, можно Вас спросить? Скажите, пожалуйста, Вы не были в 50-ые годы на практике в геофизической экспедиции…» — и далее что-то в этом же роде.
В ее манере говорить, в ее облике мне показалось что-то знакомое, какое-то смутное воспоминание промелькнуло в моей памяти. В этой довольно пожилой женщине я узнал, правда с трудом, ту девушку из экспедиции, которая сделала мне, по тогдашним понятиям, такое непристойное предложение. Оказывается, увидев меня раньше, она, как будто, узнала меня, но, не будучи все же уверенной, решила это проверить. Казалось бы, годы изменили нас неузнаваемо, но как оказалось, не совсем. Очередное чудо, встретиться почти через пол века, жить в одной и той же стране, в одном и том же городе, «где эта улица, где этот дом….?»). Эта встреча и заставила меня вспомнить некоторые обстоятельства того периода моей жизни.
Личная жизнь.
В институте я был видным парнем, в подружках недостатка не было. В частности, приведу выдержку из статьи «Алма-Ата, Алма-Ата! (Часть 2) автор проф. Л. Коваль, который в те годы тоже был студентом нашего института: «Мне довелось присутствовать при спорах наших девочек, кого избрать, говоря современным языком, Мистером Факультета. Номинировались согласно их внешним данным два студента набора 50 года: геолог Эйдлин Рафаил и геофизик Гольдшмидт Владимир…. Геофизику, при всей его элегантности, вменялась излишняя величавость («не ходит, а ступает») и недоступность. Оба номинанта женились на однокурсницах Ленах: геолог — на геологине, геофизик – на геофизичке».
Незадолго до окончания института в 1954 г. я женился на однокурснице Лене. Она ушла из жизни в 2014 году, после врачебной ошибки при лечении (хирургической операции в государственной больнице) банальной травмы, результатом которой была тяжёлая продолжительная болезнь.
Отец моей жены был в своё время известным организатором (как их сейчас называют, продюсером) различных культурно-развлекательных мероприятий. Вначале, будучи сотрудником Казгосфилармонии в Алма-Ате, он организовывал
различные выездные концерты бригад артистов из Казахстана в города и веси необъятной страны – СССР. Затем был назначен главным администратором Казахского оперного театра, а в дальнейшем — замдиректора Русского драмтеатра им. Лермонтова. Поэтому, нам были доступны билеты на гастрольные спектакли, привозимые из Москвы, Ленинграда и др. с участием выдающихся актёров страны и на концерты заезжих звёзд. У нас была возможность «вращаться» в театральной среде, свободно посещать различные увеселительные мероприятия (студенческие карнавалы, балы), устраиваемые в помещении оперного театра по случаю различных советских праздников. Нам также доводилось присутствовать на неформальных встречах с известными писателями и поэтами. Запомнилась ночная встреча с поэтом-бардом А. Галичем, организованная после спектакля для актёров Русского драмтеатра. А. Галич сопровождал, новую актрису, прошедшую по конкурсу в этот театр. На встрече в театральном фойе, он сидел в свободной позе с гитарой в руках, слева от него находилась его протеже, справа на столе стояла бутылка водки и стакан, из которого время от времени он делал глоток. Галич исполнял как свои старые, хорошо известные стихи-песни, так и новые, острые, заточенные на критику реальных негативных событий в стране «победившего социализма». Эти посиделки растянулись далеко за полночь, чуть ли не до рассвета.
После окончания института, работая в экспедициях, мы, будучи любителями путешествий, во время отпусков куда-нибудь обязательно ездили, были в Болгарии, Германии (ГДР), Чехословакии, много раз были на Кавказе, в Сочи, плавали на печально известном пароходе «Адмирал Нахимов» (который впоследствии затонул) и пр. и пр.
В 1955 г. у нас родилась дочь Лариса. В 1978 г. она окончила Алма-Атинский медицинский институт, получив специальность врача-терапевта и, работала в поликлинике.
Вскоре Лариса вышла замуж за инженера строителя Леонида М. В 1990 г. семья моей дочери репатриировалась в Израиль. В настоящее время моя дочь с мужем живут и работают в Беэр-Шеве. Дочь, прошедшая врачебную аттестацию в Израиле, владеет с коллегой семейной клиникой при больничной кассе Маккаби, её муж работает в строительной компании.
У них двое детей. Старшая (моя старшая внучка) — Алла, 1980 г. рождения, окончила Беэр-Шевский университет им. Бен-Гуриона, получив вторую степень (магистр) по компьютерной биологии живет и работает с мужем в США (гор. Менло Парк вблизи Стенфордского университета), её муж (биолог, доктор наук) работает в Стенфордском университете, у них двое детей (мои правнуки). Младший (мой младший внук) — Вадим 1984 г. рождения, окончил Хайфский Технион по инженерной специальности, он капитан Армии обороны Израиля в отставке, живёт и работает с женой в Тель-Авиве, у них один сын (мой правнук).
Продолжение следует