не сказать, чтобы бабушки держали нас в черном теле.
Помидорки — на терку. Телятину — на мясорубку.
В томатном соусе тЕфтели, но мы говорили — тефтЕли.
Нам набивали фаршем перцы, как самосадом — трубку.
Дед говорит «бройт», отправляясь за хлебом в лавку.
Дед.говорит не «навЕрное», а «навернОе».
Общество чистых тарелок. Но никто не просит добавку.
Раз в неделю приходит крестьянка — молоко приносит парное.
Дед говорил не «поедешь», он говорил — «поїдеш».
Он говорил не «современный», а «совремённый».
В графе о родном языке он писал откровенно — «идиш»,
как всякий еврей, при русском царе рожденный.
Для нас был идиш секретом. Теперь я жалею об этом.
Помню несколько фраз — как правило, это — команды.
«Фармах ди пыск» — заткнись! Но август немыслимым светом
заливал наше детство сквозь стекла дачной веранды.
Борис Херсонский
не сказать, чтобы бабушки держали нас в черном теле.
Помидорки — на терку. Телятину — на мясорубку.
В томатном соусе тЕфтели, но мы говорили — тефтЕли.
Нам набивали фаршем перцы, как самосадом — трубку.
Дед говорит «бройт», отправляясь за хлебом в лавку.
Дед.говорит не «навЕрное», а «навернОе».
Общество чистых тарелок. Но никто не просит добавку.
Раз в неделю приходит крестьянка — молоко приносит парное.
Дед говорил не «поедешь», он говорил — «поїдеш».
Он говорил не «современный», а «совремённый».
В графе о родном языке он писал откровенно — «идиш»,
как всякий еврей, при русском царе рожденный.
Для нас был идиш секретом. Теперь я жалею об этом.
Помню несколько фраз — как правило, это — команды.
«Фармах ди пыск» — заткнись! Но август немыслимым светом
заливал наше детство сквозь стекла дачной веранды.