Автор: I
Петропавловский шпиль поутру проколол небосклон,
белолицые строгие сфинксы — как в сговоре сестры,
на бродячих туристов глядят с триумфальных колонн,
не стесняясь ничуть, гологрудые девушки-ростры.
Грибоедов канал наблюдают крылатые львы,
старомодно бегут по железной дороге трамваи.
Наплутавшись во всех рукавах многорукой Невы,
настоящее время неспешно в века уплывает.
Только где те века… Потому и не быть рубежу —
никогда не подточит вода этот камень живучий.
Подпусти меня, город, давай над тобой подержу
навесное отекшее небо за краешек тучи.
Но нельзя притяженьем земли насовсем пренебречь —
это риск, и обманывать физику станет не всякий.
Только с той неземной высоты, где рождается речь,
можно слышать, о чем горделиво молчит Исаакий,
и смотреть, не ослепнув, на солнце в его вышине.
Не иначе как здесь побывала рука Демиурга…
И кружит над Сенатской спокойная тень Фальконе,
охраняя земное величие Санкт-Петербурга.
II
Заморозив пространство, судьба разомкнула реле,
потому ни туда, ни обратно нельзя. На стекле
нечитаемый код зашифрованной радиограммы:
это линию жизни зима на окно намела,
это хлопьями кружится время, осколками зла
залетая в открытые форточки, бьется о рамы.
Через тысячу лет к обновленному руслу Невы,
может быть, доберутся и Бог, и с дарами волхвы,
безусловной вселенской любви воцарится господство.
А пока, все надежды на то по пути разбросав,
я бреду по земле, что не стала родной, как Эсав,
и готова бесплатно любому отдать первородство.
Пятистопным анапестом оду своей пустоты
рассказав никому, над водой разбросаю листы —
пустоту мою примут безропотно в чаячью стаю.
Оставаясь навек у зимы в неоплатном долгу,
свой нелепый сегодняшний день напишу на снегу —
пусть осыплется инеем или до ночи растает.
Над вечерней железной дорогой взойдут огоньки,
колкий ветер взлетит, отпросясь погулять у реки,
и, как мама, подует на боль, и затянется ранка.
Под мотив декабря на душе затихает пурга
и, как будто поджав ледяные свои берега,
под хрустящей серебряной корочкой дремлет Фонтанка.
2011-2014
Юлия Драбкина
I
Петропавловский шпиль поутру проколол небосклон,
белолицые строгие сфинксы — как в сговоре сестры,
на бродячих туристов глядят с триумфальных колонн,
не стесняясь ничуть, гологрудые девушки-ростры.
Грибоедов канал наблюдают крылатые львы,
старомодно бегут по железной дороге трамваи.
Наплутавшись во всех рукавах многорукой Невы,
настоящее время неспешно в века уплывает.
Только где те века… Потому и не быть рубежу —
никогда не подточит вода этот камень живучий.
Подпусти меня, город, давай над тобой подержу
навесное отекшее небо за краешек тучи.
Но нельзя притяженьем земли насовсем пренебречь —
это риск, и обманывать физику станет не всякий.
Только с той неземной высоты, где рождается речь,
можно слышать, о чем горделиво молчит Исаакий,
и смотреть, не ослепнув, на солнце в его вышине.
Не иначе как здесь побывала рука Демиурга…
И кружит над Сенатской спокойная тень Фальконе,
охраняя земное величие Санкт-Петербурга.
II
Заморозив пространство, судьба разомкнула реле,
потому ни туда, ни обратно нельзя. На стекле
нечитаемый код зашифрованной радиограммы:
это линию жизни зима на окно намела,
это хлопьями кружится время, осколками зла
залетая в открытые форточки, бьется о рамы.
Через тысячу лет к обновленному руслу Невы,
может быть, доберутся и Бог, и с дарами волхвы,
безусловной вселенской любви воцарится господство.
А пока, все надежды на то по пути разбросав,
я бреду по земле, что не стала родной, как Эсав,
и готова бесплатно любому отдать первородство.
Пятистопным анапестом оду своей пустоты
рассказав никому, над водой разбросаю листы —
пустоту мою примут безропотно в чаячью стаю.
Оставаясь навек у зимы в неоплатном долгу,
свой нелепый сегодняшний день напишу на снегу —
пусть осыплется инеем или до ночи растает.
Над вечерней железной дорогой взойдут огоньки,
колкий ветер взлетит, отпросясь погулять у реки,
и, как мама, подует на боль, и затянется ранка.
Под мотив декабря на душе затихает пурга
и, как будто поджав ледяные свои берега,
под хрустящей серебряной корочкой дремлет Фонтанка.
2011-2014