Закрыли землю облака,
и ничего не видно,
а мне спуститься, посмотреть
сегодня недосуг,
и разогнать те облака,
чтоб снова стало видно,
как догадались Вы, мой друг,
мне тоже недосуг.
Ну что с того, что облака
и ничего не видно,
и что с того, что их гонять
мне нынче недосуг, –
я всё устроил на века,
добротно и солидно,
и беспокоиться пока
нам не о чем, мой друг.
Припомним давние дела,
весёлое начало,
когда земля ещё была
безвидна и пуста,
мой дух летал над бездной вод,
мотаясь, где попало,
и сочинял, как идиот,
явленья и места.
Вот разделил я твердь и день,
а также с мраком воду,
в саду зелёном создал тень,
сад населил зверьём,
изобретал по мере сил
капризную погоду,
и человека я слепил
в обличии моём.
А что потом – не разберёшь,
да и припомнить трудно:
какой-то брат и чей-то нож,
и, кажется, потоп…
Я поначалу обещал
им справедливый суд, но
всё ж, поразмыслив, отказал,
не замараться чтоб.
Менялись судьи и цари,
и всякие пророки…
Всё это, что ни говори,
успело надоесть –
броженье мелкое в умах,
да скучные пороки,
и просьбы, просьбы в их мольбах,
да выспренняя лесть.
Так что уж лучше облака,
и ничего не видно,
а разгонять их я пока,
пожалуй, погожу… –
узреть плоды трудов своих
противно и обидно,
кому же каяться мне в них,
понятно и ежу.
Владимир Эфроимсон. Монолог
Закрыли землю облака,
и ничего не видно,
а мне спуститься, посмотреть
сегодня недосуг,
и разогнать те облака,
чтоб снова стало видно,
как догадались Вы, мой друг,
мне тоже недосуг.
Ну что с того, что облака
и ничего не видно,
и что с того, что их гонять
мне нынче недосуг, –
я всё устроил на века,
добротно и солидно,
и беспокоиться пока
нам не о чем, мой друг.
Припомним давние дела,
весёлое начало,
когда земля ещё была
безвидна и пуста,
мой дух летал над бездной вод,
мотаясь, где попало,
и сочинял, как идиот,
явленья и места.
Вот разделил я твердь и день,
а также с мраком воду,
в саду зелёном создал тень,
сад населил зверьём,
изобретал по мере сил
капризную погоду,
и человека я слепил
в обличии моём.
А что потом – не разберёшь,
да и припомнить трудно:
какой-то брат и чей-то нож,
и, кажется, потоп…
Я поначалу обещал
им справедливый суд, но
всё ж, поразмыслив, отказал,
не замараться чтоб.
Менялись судьи и цари,
и всякие пророки…
Всё это, что ни говори,
успело надоесть –
броженье мелкое в умах,
да скучные пороки,
и просьбы, просьбы в их мольбах,
да выспренняя лесть.
Так что уж лучше облака,
и ничего не видно,
а разгонять их я пока,
пожалуй, погожу… –
узреть плоды трудов своих
противно и обидно,
кому же каяться мне в них,
понятно и ежу.