Недавно мне снился сон: я окончил Итон.
Не просто окончил, а с непонятным блеском.
А нынче мне снится: стал я антисемитом,
влюбленным в родное поле за перелеском.
Я письма пишу районному депутату,
хоть страстью своей я мог бы писать романы.
Евреи мне вновь сжигают родную хату,
ведь все они сплошь пархатые пироманы.
Чужое в них всё: от внешности до акцента
(акцент этот слышу я и дружок мой Гога).
Их меньше, мне говорят, одного процента.
Враньё это всё. Их много. Их слишком много.
Не я эту тему вскрыл и не я закрою:
от них никуда, совсем никуда не деться!
В продаже везде маца с христианской кровью.
Простите за то, что я вас не спас, младенцы.
И в книгах носы, и в фильмах, и на афише…
Им — тонны икры, а нам — лишь остатки каши…
Хохочет вовсю гроссмейстер Гефилте Фишер
на наших с тобой развалинах дома Ашер.
Что только ни снится в тёплом уюте спален
и травит меня виденьями, как цикутой…
Того и гляди — приснится товарищ Сталин.
Прошу, подсознанье, так берегов не путай.
Александр Габриэль
Недавно мне снился сон: я окончил Итон.
Не просто окончил, а с непонятным блеском.
А нынче мне снится: стал я антисемитом,
влюбленным в родное поле за перелеском.
Я письма пишу районному депутату,
хоть страстью своей я мог бы писать романы.
Евреи мне вновь сжигают родную хату,
ведь все они сплошь пархатые пироманы.
Чужое в них всё: от внешности до акцента
(акцент этот слышу я и дружок мой Гога).
Их меньше, мне говорят, одного процента.
Враньё это всё. Их много. Их слишком много.
Не я эту тему вскрыл и не я закрою:
от них никуда, совсем никуда не деться!
В продаже везде маца с христианской кровью.
Простите за то, что я вас не спас, младенцы.
И в книгах носы, и в фильмах, и на афише…
Им — тонны икры, а нам — лишь остатки каши…
Хохочет вовсю гроссмейстер Гефилте Фишер
на наших с тобой развалинах дома Ашер.
Что только ни снится в тёплом уюте спален
и травит меня виденьями, как цикутой…
Того и гляди — приснится товарищ Сталин.
Прошу, подсознанье, так берегов не путай.