«Что в имени тебе моем?»(окончание)

«Что в имени тебе моем?» Рассмотрим этот сугубо личный вопрос поэта в научном плане — с точки зрения образования и значения имен. В частности, это касается и происхождения некоторых библейских имен, по поводу которых в науке нет однозначного мнения.

Здесь обращает на себя внимание фундаментальная монография «Поэтика библейского параллелизма» [1] Ее автор — А. Десницкий, известный ученый библеист, историк и филолог.
В ходе своего исследования он не раз задается вопросом о происхождении того или иного древнееврейского слова.

Так, он размышляет над неясной этимологией имени Израиль из Ветхого Завета:
«В библейском тексте мы находим то, что современный лингвист считает безусловно ошибочной «попыткой этимологии»:
Отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль ( ישראל), ибо ты боролся с Богом
(שרית עמ אלהימ) и людьми и превозмог. (Быт 32:28, СП)
Он боролся с Ангелом ( וישר אל-מלאך ) и превозмог. (Ос 12:4-5, СП)

Действительно, библейские авторы недвусмысленно связывают здесь имя ישראל с глаголом שרה‘бороться’ (для чего современные лингвисты не усматривают веских оснований) и с существительным אל ‘Бог’ (а вот эта связь как раз совершенно бесспорна)».

Однако, как замечает Десницкий, «оценка этого построения по критериям этой научной дисциплины оправдана не в большей степени, чем оценка самой борьбы Иакова с Незнакомцем с точки зрения правил дзюдо или карате».
В остроумии автору не отказать. Но главное то, что его утверждение идет вразрез установленным в лингвистике канонам, что само по себе является смелым шагом.

И далее он пишет: «для древних авторов само это случайное, казалось бы, звуковое сходство, на котором и построено большинство ветхозаветных рассуждений о смысле того или иного имени, становится фактом исключительной важности».

Это очень ценное умозаключение. В самом деле, «анализ языковых данных представляется нереальным без учета мышления, как сокровенного его содержания» (Марр).

Но вызывает удивление то, что Десницкий ни одним словом не упоминает труды тех ученых, где эти вопросы исчерпывающим образом изучены и освещены.

Об особенностях древнего словообразования писала О.М. Фрейденберг. Согласно ей, «древний архаический язык, с точки зрения лексики, состоит из единой фонетико-семантической ткани, он варьирует одни и те же комплексы звуков, с одной и той же семантикой, давая повод к будущим фразам одинаковой основы…
Обильные выражения, в которых имя существительное имеет ту же основу, что и глагол, восходят к эпохе языка с однообразным фонетическим и смысловым составом»[2]

Это проливает свет и на происхождение имен собственных. По Фрейденберг, в древних эпосах «имена собственные находятся в окружении тех самых созвучий, из которых состоит само имя, иногда оно полностью сливается в звуковом отношении с ближайшими словами контекста». Это полностью можно отнести и к Библии.

В справедливости ее слов убеждает и библейское имя Ной (נה), в котором Десницкий усматривает звуковое и смысловое сходство с такими словами, как: נוח (покой, остановка), חן (милость, приязнь, расположение), נחמ (утешить, передумать, изменить решение), מחה (изгладить, уничтожить).
Он пишет: «Слова, сами по себе как будто не связанные друг с другом, благодаря звуковым совпадениям неожиданно образуют в данном конкретном контексте единый комплекс понятий, несводимый к сумме значений каждого из слов».

Судя по этим высказываниям, Десницкий ставит под сомнение установленные этимологами законы. Он считает, что «ветхозаветные объяснения имен не столь уж наивны и ошибочны, как представляется современным этимологам. Они просто строятся по иному принципу: внешнее созвучие подтверждено глубоким внутренним единством.
Даже если в имени Ноя и нет буквы ם, то все дальнейшее повествование подтверждает глубокую смысловую связь его имени с глаголом נחמ

Но именно об этом писала Фрейденберг много лет назад, однако ее имени нет в обширной библиографии Десницкого.

Если продолжить эту тему, то такую же закономерность, как звуковую и смысловую связь с глаголом, обнаруживает и библейское имя Иафет, которое фигурирует в истории опьянения Ноя, описываемой в Ветхом Завете.
Ной узнает, что проделал меньший сын его, когда он спал, и произносит вдохновенное пророчество, в котором предрекает будущую судьбу каждого из его сыновей, исходя из действий, обнаруживших их склонности. Он проклинает Ханаана, благословляет Сима и молится за Иафета, говоря: «Да распространит Бог Иафета, и да вселится он в шатрах Симовых» [Бытие. 9:27]. Или на иврите:
יפת אלהים ליפת וישכן באהלי-שם – «ефет Элоѓим ле-ефет вэ-йшкон бэ-оѓалей шэм».

Имя Иафет означает «распространение» или «широкое распространение» и созвучно с глаголом «ефет» (расширять). Из этого сближения имени Иафет и глагола «ефет», как фонетического, так и смыслового, возникает характерная «игра созвучий», «игра» звука и смысла, что является отличительной чертой древнего языка, в котором сходно звучащие слова сближались и семантически.

В этих особенностях находит свое отражение тот этап раннего языкотворчества, когда «слова повторяли друг друга и фонетически и семантически, как следствие однообразия звукового и смыслового состава языка» (Фрейденберг).

Возникает вопрос: не эта ли игра звука и смысла лежит в основе образовании поэтических имен ? Вернемся к книге «Имена» Павла Флоренского. Он пишет: «как имя воплощено в звуке, то и духовная сущность его постигается преимущественно вчувствованием в звуковую его плоть».

Флоренский обращается к эссе Вяч.Вс.Иванова «О «Цыганах» Пушкина»:
«Как отмечал Вяч.Вс.Иванов, разбирая поэму о цыганах Пушкина, … духовная суть народа у Пушкина связана с именем матери Земфиры: Мариула.
Мариула «глубоко женственное и музыкальное имя» есть звуковая материя, из которой оформливается вся поэма-непосредственное явление стихии цыганства.

По словам Вяч.Вс.Иванова, «существенная во всем строении поэмы песня начинается со звуков: «Старый муж, грозный муж» и далее различными сплетениями с у, ю. Рифмы « гула», «блеснула» «Кагула» отвечают основному звуку «Мариула».

Здесь необходимо прерваться, чтобы задать вопрос: разве тут не напрашивается сопоставление со словами Фрейденберг о том, что в древних эпосах «имена собственные находятся в окружении тех самых созвучий, из которых состоит само имя, иногда оно полностью сливается в звуковом отношении с ближайшими словами контекста».

Далее:
«И стихи поэмы… воспроизводят, как мелодический лейтмотив, основные созвучия, пустынные, унылые, страстные:

В походах медленных любви
Их песен радостные гулы
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил.

Фонетика мелодического стихотворения обнаруживает как бы предпочтение гласного у, то глухого и задумчивого, и уходящего в былое и минувшее, то колоритно-дикого, то знойного и узывно — унылого, смуглая окраска этого звука или выдвигается в ритме, или усиливается оттенками окружающих его гласных сочетаний и аллитерациями согласных,- вся эта живопись звуков, смутно и бессознательно почувствованная уже современниками Пушкина,**могущественно способствовала установлению их мнения об особенной, магической напевности нового творения»[3]

В свете вышеизложенного, наверное, стоит вспомнить о связи поэтического творчества и раннего языкотворчества, на поразительную аналогию которых указывали многие ученые. Эта параллель очевидна. По словам М.Цветаевой, «стихи – созвучие смыслов». Этим афористично звучащим выражением Цветаева буквально вторит тому, что декларировала Фрейденберг в своих работах.

Игра звука и смысла, основанная на сходстве фонетического и смыслового состава языка, (характерная для древнего языкотворчества), дает возможность поэту раскрыть все богатство потенциальных значений слов, их первоначальную многозначность, скрытую в языковой материи. Речь идет о возвращении поэта к первоосновам языка, к постижению слова в его первозданности или первоначальной «эмбриональной сущности» (Б.Успенский). Но это уже другая тема.

ЛИТЕРАТУРА
1. Десницкий А. Поэтика библейского параллелизма. http://azbyka.ru/dictionary/02/poetika.pdf.

2. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. Москва Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1998, с.73

3. Иванов Вяч.Вс. О «Цыганах» Пушкина в кн. Флоренский П. Имена Изд. Харьков «Фолио», Москва «АСТ», 2000, с.11-12

5 комментариев для “«Что в имени тебе моем?»(окончание)

  1. Борис Тененбаум
    …какой-нибудь условный «Иосиф» может оказаться редкостным уродом, а «Моисей» — негодяем и дураком.
    _____________________
    Это классика жанра. Кажется, Чехову не было тут равных. Но нельзя же все переводить в эту плоскость. Да и речь немножко не о том.

  2. Вопрос: если бы Павла Флоренского звали Петром Веницейским — какие изменения претерпела бы его духовная сущность?
    ____________________________
    Ну, просто у него была бы другая жизнь. Ведь советуют же раввины человеку переменить имя, когда его преследуют неудачи одна за другой.

  3. Павел Флоренский: «как имя воплощено в звуке, то и духовная сущность его постигается преимущественно вчувствованием в звуковую его плоть».
    ==
    Вопрос: если бы Павла Флоренского звали Петром Веницейским — какие изменения претерпела бы его духовная сущность?

  4. Павел Флоренский: «как имя воплощено в звуке, то и духовная сущность его постигается преимущественно вчувствованием в звуковую его плоть».

    1. Мне кажется, уважаемая коллега, что вы сложили вместе две несоединимые вещи. В племени числом в пару сотен человек какой-нибудь гипотетический «Гордый конь» не равен статусом с каким-нибудь «Пугливым оленем». Но в более развитом социуме имена заимствуются из какого-то «кодекса» — религиозного, например — и перестают что-то значить: какой-нибудь условный «Иосиф» может оказаться редкостным уродом, а «Моисей» — негодяем и дураком.

      Голда Меир могла бы быть Эсфирь Кац — и что? Она перестала бы быть собой?

Добавить комментарий