Татьяна Хохрина. И больше века длился день…

Довольно долго мне казалось, что все время хорошая погода и ярко светит солнце, лишь иногда на миг заслоняемое тучами, что день бесконечен и всё можно успеть, что тебе навстречу улыбаются и люди, и природа и так будет всегда. Сейчас я ловлю себя на том, что день кончается еще не наступив, что планы наши пусты, бездарны и бессмысленны, так что можно и не начинать, и время, соединившись с реальностью и видами на урожай, превратилось в зыбкое, стоячее болото, путь через которое невозможно разглядеть в темноте. И тогда особенно хочется вернуться назад…

Я сегодня встала чуть свет, не успела повернуться — уже темно, хотя ни черта не сделала. Я точно знаю, что тогда, в детстве, а, может, — только в Малаховке, время текло совершенно по-другому. День был такой ленивый, такой долгий, можно было успеть сто дел, а он всё не кончался и не кончался.

В детстве так крепко спалось! Я ни разу не проснулась, когда родители убегали на работу, хотя дом был крохотный, переборки фанерные, а голоса звонкие. И разбудить меня могла только молочница Вера, приходившая через день и молотившая литровым черпаком по жестяной крышке бидона, скликая заинтересованное население. В ответ из разных дворов, как на поверке в зоне, откликались голоса с данными и цифрами. Я открывала глаза, жмурилась от яркого солнца, а бабушка уже протягивала мне сарафан и бидон с трояком, засунутым в колечко крышки:»Уже встань уже или ты ждешь, когда молоко станет ряженкой??! Это только есть вы успеваете первыми! А у Верки останется только нижнее молоко, как вода, что они сдают на молокозавод! И возьми творог на всех и сметана на борщ!» Кого бабушка имела в виду под теми, кто ест первыми, я не знала, но уже неслась, теряя сандалии, за калитку к Вере.

Потом мы завтракали и нигде больше я не ела таких сырников, блинчиков, оладий или гренок! Теперь гренками называют в основном сухари типа прессованных и чуть подгоревших опилок. Тоже мне деликатес! А бабушкины гренки из толстых ломтей «батона по двадцать пять, смотри!», разбухших от жирного молока Веркиной коровы Розы, потом искупавшихся в ярко-желтом деревенском взбитом яйце, поджаренных на сливочном масле и присыпанных в конце крупным сахарным песком и корицей….Да никакие пирожные им были не конкурент! Только напольные весы и учитель физкультуры…

После завтрака я напрашивалась сходить на рынок, в магазин или на станцию. Конечно не из стремления не зря есть свой хлеб, а тем более такие гренки. Просто рядом все уже было изучено, а там все время случалось что-то интересное! К тому же можно было распорядиться заначкой из рублей, подсунутых другой бабушкой и теткой. Главный магазин мы называли «Звездочка» или Генеральский — там рядом были генеральский дачный кооператив, а магазин принадлежал Военторгу. Он, по сравнению с другими и даже с московскими, был очень ничего. Но я помню, как проходила мимо забора более ранняя пташка, учительница Фира Оппельбаум и, не поворачивая головы, кричала бабушке:»Вэй из мир! Только паюсная икра, крабы и синие куры! Циля, пошли Таньку за мукой и рисом, а то твой зять второй голод, после Ленинградской блокады, не переживет!»Похоже, жизненный опыт Фире оптимизма не прибавил, но тут она, слава Богу, ошиблась со своими прогнозами.

В Звездочку можно было ехать на велосипеде, завернуть на часок к подруге Кате, нынче вспоминающей о Малаховке в Англии, стрелой промчаться мимо бараков, надеясь, что «плохие мальчишки» все же заметят, обстреляют шишками или яблочными завязями, будут что-то (точно нехорошее) шептать друг другу и гадко хохотать, но все равно это — приключение и еще некоторое время я буду крутить педали, в такт повторяя «Дураки, вот дураки!», и щеки остынут только дома. А я ведь еще посмотрю, как около Звездочки играют на корте в непривычный тогда большой теннис, попутно наберу в березовой роще десяток-два маслят, кроме порученного бабушкой куплю и одна бессовестно слопаю шоколадного зайца (куда они пропали, кстати?) и, перемазанная, вернусь домой. На Звездочке продавцы и покупатели тоже друг друга знали и иногда из-за прилавка выскакивала толстая Сима и совала мне пакет селедки, крича:» Цыльке скажи — рупь сорок, не забудь, слышь, рупь сорок и не завтра, а послезавтра привези, в смену мою!» А иногда выходил из таинственных глубин магазина хромой мясник дядя Жора, выносил несколько свертков, ужасающе пропитанных кровью,и раздавал детям в очереди со словами разведчика-нелегала:»Там всё унутре! Не раскрывай!»И только бабушка потом принимала эту шифровку и радостно объявляла «Ничего себе! Ой, Жора, швоих! Сделаем котлеты и кисло-сладкое жаркое! Аби гезунд!»

А еще интереснее было отправиться на рынок и на станцию. Туда, правда, бабушка не разрешала ехать на велосипеде: во-первых, движение, во-вторых, сопрут или отнимут велосипед. Зато там было полно магазинов, в том числе и главных — книжных, где еще и альбомы и краски, там мороженое и семечки, там цыгане. Там одновременно можно встретить трех разных (даже не родственников!) Гендлиных: завуча школы, моэля, делавшего тайно обрезание, и сумашедшего Йоську Гендлина. Там у перехода через железку продают щенков, котят и козлят и всех можно потрогать, там по дороге живет старая бульдожка Гнэся, которую я подкармливаю и глажу через дырки в заборе, туда на площадь приезжает старьевщик — одноглазый Арон, который за такое барахло, как садовый секатор или зимний шарф готов отдать настоящее сокровище — плотный мячик из разноцветной фольги на резинке! К тому же можно погладить и угостить яблочком его лошадку Фаньку! Там на рынке дают все пробовать, даже сало, которое бабушка не любит, хотя сама солит, но говорит:»Это не то сало, это — другое сало», хотя разницы, кроме нее, не знает никто. Потом можно в один карман насыпать семечек, в другой — стручкового молодого горошка, а в кулаке зажать мороженое, повесить на плечо авоську с парой кабачков и десятком огурцов по заказу бабушки, и долго зевакой таскаться между рядов, пока вдруг с противоположной стороны не заорет мама уролога Гана:»Девочкееее, Согкиншееее,Танькееее, пегеведи бабушке Мане чегез догога и домой!» И мы ползем со старой Ганшей обратно…

А ведь это всё — пока до обеда! Я еще не гуляла, не делала секретики, не играла в прятки и в штандар, не читала, не встречала родителей на углу и не пересказывала им всю эту чепуху. А сейчас, только дописав эти мемойрасы, я за весь день первый раз соберусь посуду в машину затолкать, даже не помыть…Какое же здесь в отличие от Малаховки неправильное время….

5 комментариев для “Татьяна Хохрина. И больше века длился день…

  1. Рассказ Татьяны Хохриной о еврейской Малаховке «И больше века длился день…»

    Я сегодня встала чуть свет, не успела повернуться — уже темно, хотя ни черта не сделала. Я точно знаю, что тогда, в детстве, а, может, — только в Малаховке, время текло совершенно по-другому. День был такой ленивый, такой долгий, можно было успеть сто дел, а он всё не кончался и не кончался.

    В детстве так крепко спалось! Я ни разу не проснулась, когда родители убегали на работу, хотя дом был крохотный, переборки фанерные, а голоса звонкие. И разбудить меня могла только молочница Вера, приходившая через день и молотившая литровым черпаком по жестяной крышке бидона, скликая заинтересованное население. В ответ из разных дворов, как на поверке в зоне, откликались голоса с данными и цифрами. Я открывала глаза, жмурилась от яркого солнца, а бабушка уже протягивала мне сарафан и бидон с трояком, засунутым в колечко крышки:»Уже встань уже или ты ждешь, когда молоко станет ряженкой??! Это только есть вы успеваете первыми! А у Верки останется только нижнее молоко, как вода, что они сдают на молокозавод! И возьми творог на всех и сметана на борщ!» Кого бабушка имела в виду под теми, кто ест первыми, я не знала, но уже неслась, теряя сандалии, за калитку к Вере.

    Читать дальше в блоге.

  2. Татьяна Хохрина. И больше века длился день…

    Я сегодня встала чуть свет, не успела повернуться — уже темно, хотя ни черта не сделала. Я точно знаю, что тогда, в детстве, а, может, — только в Малаховке, время текло совершенно по-другому. День был такой ленивый, такой долгий, можно было успеть сто дел, а он всё не кончался и не кончался.

    В детстве так крепко спалось! Я ни разу не проснулась, когда родители убегали на работу, хотя дом был крохотный, переборки фанерные, а голоса звонкие. И разбудить меня могла только молочница Вера, приходившая через день и молотившая литровым черпаком по жестяной крышке бидона, скликая заинтересованное население. В ответ из разных дворов, как на поверке в зоне, откликались голоса с данными и цифрами. Я открывала глаза, жмурилась от яркого солнца, а бабушка уже протягивала мне сарафан и бидон с трояком, засунутым в колечко крышки:»Уже встань уже или ты ждешь, когда молоко станет ряженкой??! Это только есть вы успеваете первыми! А у Верки останется только нижнее молоко, как вода, что они сдают на молокозавод! И возьми творог на всех и сметана на борщ!» Кого бабушка имела в виду под теми, кто ест первыми, я не знала, но уже неслась, теряя сандалии, за калитку к Вере.

    Читать дальше в блоге.

  3. Малаховка — это же кладезь истории евреев Москвы…
    Кое-что бытовое помнится. Поездка туда электричкой — для меня из Перово. Рынок. На другой стороне станции ожидание автобуса, останавливающегося у еврейского кладбище, где были похоронены дедушка и бабушка. У входа слева небольшое строение с памятником рядом. Проходя, люди старшего поколение обычно тихонько переговаривалось, указывая в его направлении. Домик был, когда-то, в 50-х подожжен антисемитами.
    Последний раз был там в 1993 году, хоронил папу. Там же лежит и мама. Но это всё частное.
    Не хочу много распространяться. Ныне многое можно найти на интернете. Вспомню, чтоб заинтересовать, такие фамилии как Шагал, Лиля Брик, Шнеерсон, Мазо, кажется Азеф.
    Интересно было бы если Вы, Татьяна, написали продолжение.
    Спасибо,
    Григорий

Добавить комментарий