Автор: При чтении иных (да что там «иных» – многих) поэтических сборников и подборок мне приходит на ум следующая картина. Вот небо – как и положено, высокое, исполненное прозрачной глубины. Вот лесная поляна, сбегающая на берег – травяной, мягкий, ласкающий босую ногу. Если берег, то есть и вода – река или озеро (такое дружелюбное и безмятежное, что можно даже обойтись без облака и башни), а вдали, за водой – зелень заливного луга и нескончаемое пространство для летящей души. На этом можно было бы и остановиться, но мы ведь говорим о поэзии.
Поэзия представлена в этом пейзаже огромной серой доской… – или, скорее, огромным дощатым стендом, потому что одна доска такой большой не бывает. Хотя нет, бывает – в смысле школьном, том самом, где никакая не мама, а я-ваша-учительница-мариванна мыла машу меж катетов, гипотенуз и квадратных двучленов. Итак, доска. Ее серость – это даже не цвет, а его отсутствие: может, и был когда-то, да весь выцвел. Доска настолько не соответствует всему остальному, что невольно спрашиваешь себя, что она здесь делает. Но тут сбоку, из-за рамки окоема, в картину вступает некий поэт, как некий ответ на заданный выше вопрос, и под мышкой у него – набор крашеных дощечек, в кармане гвозди, а на поясе молоток. Вступает и начинает деловито прибивать к доске дощечки – строчка за строчкой, построфно, как повзводно. Прибьет строку, немного отступит и – дальше: вторую, третью, четвертую…
Дощечки, как уже сказано, разукрашены, но это мало что значит. То ли их пестрота обманчива, то ли они тоже моментально выцветают, сливаясь с фоном доски, но стоит лишь отойти подальше – и уже вовсе не видать этих наивных нашлепок, снова одна сплошная серая доска на столбах. Смотришь на нее в полнейшем недоумении и думаешь: зачем? Зачем в этом органичном, естественном, соразмерном мире Божественной материи, где лес плавно перетекает в берег, берег в озеро, озеро в луг, луг в бесконечность, бесконечность в небо, а небо, замыкая круг, возвращается в лес, – зачем здесь эта доска? Зачем эти ее бесчисленные дщери-дощечки? Зачем миру непрерывных и вечных связей эти одноразовые дискретные гвоздики и молоток-тук-ток-ток?
Подожди, говорю я себе в таких случаях, потерпи немного. Или потерпи много – оно того стоит. Вот придет Тот-кто-умеет и все тебе объяснит. Потому что Тот-кто-умеет – не просто органическая часть… – хотя, нет, там нет частей, там ведь все одним куском… – тогда кто? – ну, пусть будет нота. Да, он не просто некая созвучная общей мелодии нота – он сам и мелодия, и дирижер, и композитор. Он не просто исполняет – он управляет, задает темп, трактует и выявляет подспудный смысл всей картины мира. И – о чудо! – под его руками даже серая доска вдруг теряет свою инородную чуждость и послушно вливается в общий танец соразмерности.
Семен Крайтман – Тот-кто-умеет, один из очень и очень немногих. Его стихи обладают свойствами вышеупомянутой Божественной материи – тянущейся, непрерывной на всем своем протяжении, подобно звучащей музыке, в которой нет пустот и нет дощечек – этих дискретных обрывков, атомов, квантов – с серым Ничто, зияющим между ними. Потому что само присутствие Бытия (Being) означает полное отсутствие Небытия (Nothingness), специально изобретенного наиболее энергичными обладателями гвоздей и молотков c целью глобального расширения области действия их ударной профессии.
И, что самое важное: непрерывность поэзии Крайтмана является не результатом, а истоком; не измышленным выводом хитроумного анализа, а побудительным мотивом творчества, его дыханием, образом и способом его существования, вполне закономерно проявляясь поэтому (и поэтово) во всех главных компонентах поэтического текста. Получается триединая непрерывность формы, непрерывность истории и непрерывность (вернее, неразрывность) Человека и Слова.
Читать дальше здесь:
http://magazines.russ.ru/interpoezia/2017/4/torzhestvo-bozhestvennoj-nepreryvnosti.html
Алекс Тарн. Торжество Божественной непрерывности. Заметки о поэзии Семена Крайтмана