Автор: В Рождество все немного волхвы – и мужчина в магазине одежды, который смотрит на примеряющую шубу жену с выражением «лишь бы не было войны» на уставшем лице; и розовая, похожая на окорок женщина в синей шапке, расшитой крупным пластмассовым жемчугом, берущая к праздничному столу полкило окорока, свиную рульку, батон… нет, два батона сырокопченой колбасы и еще грамм триста сосисок; и юноша, почти мальчик, покупающий стоящей рядом девочке толстые варежки домашней вязки у старушки, торгующей у входа в метро ветками сосны по сто рублей за штуку, потрепанными книжками, изданными еще в советские времена, алюминиевой чеснокодавилкой, разноцветными вязаными пинетками и железной общепитовской сахарницей. Вот небольшого роста, круглый, как шар, Ирод в форме сержанта, прогоняющий старушку с насиженного места и детей, покупающих варежки; вот уходящий на всякий случай подальше от Ирода бомж, гревший руки рядом над загоревшейся от брошенного окурка урной; вот любопытный щенок, высунувший лохматую лобастую голову из-за пазухи уходящего бомжа; вот трамвай, проезжающий мимо щенка, бомжа, старушки, детей и Ирода в форме сержанта; вот едущие в трамвае женщина с маленьким мальчиком и разглядывающие в заиндевевшее трамвайное окно развешанные вдоль улицы гирлянды из мириад желтых, красных, синих и зеленых лампочек, Ирода в форме шара, старушку в разноцветных пинетках, детей с чеснокодавилкой, бомжа в варежках и со щенком; вот желтые окна домов, от скуки разглядывающие сверху трамвай с женщиной, маленьким мальчиком, щенком в варежках, бомжем со старушкой за пазухой, Иродом в форме чеснокодавилки, юношей и девушкой, увешанной разноцветными гирляндами и сосновыми ветками по сто рублей; вот окончательно запутавшаяся в трамвайных проводах и так и не сумевшая взойти луна, вот чернильное небо, вот звезда… вот еще одна, вот пятая, вот десятая, а которая из них… И вместо того, чтобы… начинаешь думать — сверхновая она или новая, красный гигант или белый карлик. И представляется вместо яслей и теплого дыхания вола, вместо больших неуклюжих пастухов, не знающих куда деть большие неуклюжие руки, вместо запыленных, уставших от долгой дороги волхвов ледяная чернота межзвездного пространства, пролетающие мимо редкие атомы водорода или гелия, и лезет в голову какая-то ерунда вроде постоянной Больцмана… И остается только повторять про себя: «В Рождество все немного волхвы, в продовольственных слякоть и давка, из-за банки кофейной халвы…»… Повторишь раз, другой… да хотя бы раза три, и во рту становится сладко. Чуть-чуть.
Михаил Бару
В Рождество все немного волхвы – и мужчина в магазине одежды, который смотрит на примеряющую шубу жену с выражением «лишь бы не было войны» на уставшем лице; и розовая, похожая на окорок женщина в синей шапке, расшитой крупным пластмассовым жемчугом, берущая к праздничному столу полкило окорока, свиную рульку, батон… нет, два батона сырокопченой колбасы и еще грамм триста сосисок; и юноша, почти мальчик, покупающий стоящей рядом девочке толстые варежки домашней вязки у старушки, торгующей у входа в метро ветками сосны по сто рублей за штуку, потрепанными книжками, изданными еще в советские времена, алюминиевой чеснокодавилкой, разноцветными вязаными пинетками и железной общепитовской сахарницей. Вот небольшого роста, круглый, как шар, Ирод в форме сержанта, прогоняющий старушку с насиженного места и детей, покупающих варежки; вот уходящий на всякий случай подальше от Ирода бомж, гревший руки рядом над загоревшейся от брошенного окурка урной; вот любопытный щенок, высунувший лохматую лобастую голову из-за пазухи уходящего бомжа; вот трамвай, проезжающий мимо щенка, бомжа, старушки, детей и Ирода в форме сержанта; вот едущие в трамвае женщина с маленьким мальчиком и разглядывающие в заиндевевшее трамвайное окно развешанные вдоль улицы гирлянды из мириад желтых, красных, синих и зеленых лампочек, Ирода в форме шара, старушку в разноцветных пинетках, детей с чеснокодавилкой, бомжа в варежках и со щенком; вот желтые окна домов, от скуки разглядывающие сверху трамвай с женщиной, маленьким мальчиком, щенком в варежках, бомжем со старушкой за пазухой, Иродом в форме чеснокодавилки, юношей и девушкой, увешанной разноцветными гирляндами и сосновыми ветками по сто рублей; вот окончательно запутавшаяся в трамвайных проводах и так и не сумевшая взойти луна, вот чернильное небо, вот звезда… вот еще одна, вот пятая, вот десятая, а которая из них… И вместо того, чтобы… начинаешь думать — сверхновая она или новая, красный гигант или белый карлик. И представляется вместо яслей и теплого дыхания вола, вместо больших неуклюжих пастухов, не знающих куда деть большие неуклюжие руки, вместо запыленных, уставших от долгой дороги волхвов ледяная чернота межзвездного пространства, пролетающие мимо редкие атомы водорода или гелия, и лезет в голову какая-то ерунда вроде постоянной Больцмана… И остается только повторять про себя: «В Рождество все немного волхвы, в продовольственных слякоть и давка, из-за банки кофейной халвы…»… Повторишь раз, другой… да хотя бы раза три, и во рту становится сладко. Чуть-чуть.