Татьяна Хохрина. Разговоры о ритуальном убийстве царской семьи, возможных виноватых и неизбежные при этом ассоциации потянули за собой тени прошлого…

Разговоры о ритуальном убийстве царской семьи, возможных виноватых и неизбежные при этом ассоциации потянули за собой тени прошлого, в том числе и не к ночи помянутое общество «Память» и частые в те времена слухи о грядущих погромах.

Было лето 90-го года. Мы с дочкой, которой было два с половиной года, сидели на даче в Малаховке. Муж был в длительной командировке, а время стояло довольно паршивое. Неустанно бродили разговоры о возможных и даже точно назначенных погромах, причем Малаховка упоминалась как одно из самых вероятных для них мест, поскольку была знаменита плотностью проживания евреев на один дачный километр. Незадолго до этих слухов был налет на Еврейское кладбище в Малаховке, где страшно избили служащих, раскололи и изгадили ряд надгробий и захоронений и сожгли молельный дом, отчего в реальность погромов верилось еще больше.

Наконец час Х был назван конкретно. Шепча и оглядываясь соплеменники и сочувствовавшие шепотом называли друг другу одно и то же число — 21 августа, при этом притворно посмеиваясь и фальшиво изображая неверие и храбрость. С десяток наших приятелей под благовидными предлогами смылись от греха подальше в Москву, на прощанье похлопав оставшихся по плечу и громко опровергая возможность неприятностей. Мы с Катькой уезжать не хотели — погода стояла шикарная, жара и в Москве делать было нечего. В то же время и оставаться было довольно стремно. Каждый незнакомый человек на пыльной и заросшей дачной улочке вызывал подозрение и за калитку даже выглядывать не хотелось. Хотя и калитку нашу, и дачную половину можно было тогда открыть, ковырнув ржавым гвоздем или толкнув посильнее плечом. Я поймала себя на том, что хозяйским взглядом оглядываю заборы и лазейки с соседями и, не признаваясь самой себе, совершенно реально представляю, как ночью выталкиваю закутанную дочку с запиской в кармане через замаскированную дыру в плетне на территорию соседнего участка, чтоб уцелела хотя бы она.

Утром 20 августа ко мне подошел сосед (дача у нас была с ними пополам), двоюродный брат диктора Игоря Кириллова, доктор биологических наук, и сказал, что мы с Катей можем, если боимся, переночевать у него в подполе, пока будут бесчинствовать погромщики. Неожиданно это меня очень рассмешило, потому что дядька был сам еврей по матери, а лицом — чистый раввин, а я-то как раз внешне никаких подозрений не вызывала, хотя доброжелатели, знавшие моих бабушку и маму, наверняка разъяснили бы бандитам, что мы — подходящий объект. Соседова мама еще до революции крестилась, а он сам в нездоровом ожидании повесил поверх несвежей майки большущий крест, глядя на который мне все время хотелось его спросить, не участвовал ли он в разрушении Храма Христа Спасителя. Тем не менее православный во втором поколении сосед, скорбно глядя через стекла очков библейскими глазами и уныла поводя длинным горбатым носом, был уверен в собственной безопасности и предлагал эту сомнительную опцию и нам. Но мы гордо остались на своей попахивавшей чесноком половине.

А 21 августа ничего не произошло. Не полыхали богатые дачи адвокатов, гинекологов и ювелиров, не доносились истошные крики на давно забытом языке, не летело перо из подушек и не валялись оброненные кистени и гирьки. Короче, пронесло. А ночь я, как понимаете, не спала, хотя свет не зажигала. Калитка была усилена перекладиной из гнилых старых граблей, у входной двери на терраске лежал прикрытый посудным полотенцем топор (синдром Раскольникова), а под мужниной подушкой — тупой кухонный нож. Короче, я дорого собиралась продать свою жизнь, но к ней никто так и не приценился. И взошло солнце, и наступило 22 августа.

Весь день все, кто вчера замирал в тревожном ожидании, бурно веселились и были излишне жизнерадостны. Народ таскался друг к другу в гости, многозначительно подмигивал, незнакомые до сих пор евреи, случайно столкнувшись в магазине или на улице, заговорщицки улыбались, произносили кодовые слова и была некоторая ассоциация с Днем Победы. И еще все зевали, потому что предыдущую ночь никто не спал. И все рано отправились на боковую.

Проснулась я около часа ночи от сдавленного шума за окном. И вчерашние ожидания окатили ледяным потом. В темноте я подползла к окну и выглянула из-за шторы. На нашей обычно безлюдной в это время улице раздавался невнятный рокот толпы. Прямо напротив нашей калитки, слегка загороженный старой, разросшейся липой был единственный на улице фонарь. И в его тусклом свете я увидела толпу, показавшуюся мне огромной. Среди нечеткой приглушенной болтовни угадывалась брань и такой дорогой сердцу мат. А главное, я услыхала:»Тише, тише! Надо подойти тихо, чтоб не разбудить их раньше времени! Чтоб не успели запереться и разбежаться. Надо с двух сторон зайти! Чтоб все пути отхода отрезать! Ну, блять, ща мы их освежим! Давно мечтаю услышать, как они заверещат!…» Я переползла в Катькину комнатку, меня трясло, как в суровый мороз, хотя на улице и ночью было плюс двадцать, начала подгребать детские вещи, чтоб быстро одеть ребенка и через задний участок, реализуя вчерашний план спасения, вытолкнуть ее через лазейку к православным соседям. В голове ненавистным голосом Касаткиной пошло колотились пафосные фразы из фильма Помни Имя Своё….И в этот момент я увидела, что толпа отошла от фонаря и двинулась дальше…

Короче. У нас по соседству были госснабовские дачи. Тогда еще коллективные. И молодежь из этих дач враждовала с местной малаховской гопотой. И те решили госснабовских пугануть…

Конечно, это было смешно. Даже очень. Хотя так ужасно, животно, физиологически страшно мне не было никогда в жизни! Ни когда я реально тонула во время знаменитого 8-бального шторма в Пицунде, ни когда меня девчонкой пытались затащить в кусты в Адлере, ни в землетрясение на Кипре,ни когда наша машина потеряла управление на льду и мы висели двумя колесами над Яузой. Наверное, потому что я — вообще трус. Трус пархатый, как точно меня квалифицировал друг детства Лёня Мачерет. И, как известно, никаких погромов ни в Малаховке, ни поблизости не произошло.

2 комментария для “Татьяна Хохрина. Разговоры о ритуальном убийстве царской семьи, возможных виноватых и неизбежные при этом ассоциации потянули за собой тени прошлого…

  1. «Разговоры о ритуальном убийстве царской семьи, возможных виноватых и неизбежные при этом ассоциации потянули за собой тени прошлого…»
    ***
    Тот цокот боевых коней уже далек.
    Каменья в пыль, а сердце в кровь стоптавши,
    И я прошел, как все на свете, там же —
    Следами стоптанных дорог.
    (1926)
    Как древний перстень — месяц-белозор,
    А облака — как сновидений стаи.
    И вижу я: нисходит, замирая,
    Языческая ночь на черный бор.

    Дым полуночных жертв плывет в простор,
    Немым богам жрецы несут, вздыхая,
    Сыры и мед — дары родного края,
    Торжественно ввергая их в костер.

    Языческая ночь таит обман.
    С озер струится призрачный туман,
    И папоротник вспыхнул на полянке.

    И — на омытый росами майдан —
    Выходит юный хоровод древлян…
    О, славные славянские веснянки!
    1926
    Перевод П. Железнова
    **
    65. ЭПИЗОД

    Взревут свирепо маленькие птицы
    И ринутся грозе наперерез
    В пороховые тучи и в зарницы,
    В кривые трассы огненных завес.

    ..Сбей высоту и падай, как обвал,
    И, замаскировавшись облаками,
    Вновь поверни горячими руками
    Упругий, неподатливый штурвал.

    И выровняй, оглохнувши от грома,
    Свою машину в облачной тени.
    И, скорчившись в кабине, дотяни,
    Дожми до своего аэродрома.

    Откинь рывком прозрачное забрало.
    Окинь друзей тревожные ряды.
    Скажи сестре: «Хорошая, воды!»
    И улыбнись блаженно и устало.

    И к тишине прислушайся. Идут
    По циферблату маленькие стрелки.
    Тик-так, тик-так — как отзвук перестрелки.
    Не минуло и двадцати минут.
    1943
    Перевод А. Межирова
    **
    Отрывок из «опальной» поэмы «Дебора» в переводе A. Парщикова
    http://www.alefmagazine.com/pub3300.html
    …И вот стою над черноротым рвом,
    подавленный и согнутый стою,
    не мыслью ощущая, а нутром
    нас окружающую тень твою.
    Там — ты, непокоренная Дебора.
    Руины. Смрад. И пыльная пурга.
    Ты — как земля, открытая для взора,
    Ты так же беззащитна и нага.
    Ты там, Дебора, в тишине покамест.
    Свистки эсэсовцев. Овчарочья брехня.
    Тебя над яром
    Зачеркнули накрест
    очередями рваного огня…
    …Я горстку пыли взял, а может быть, твой прах
    держу я бережно в протянутых руках?..
    —————————————
    В 1970 г. Отдел украинской лит-ры Гарварда выдвигал М. Бажана на
    Нобелевскую премию
    http://smartwebsite.ru/publ/znamenitye_ukraincy/bazhan/2-1-0-185

  2. Татьяна Хохрина

    Разговоры о ритуальном убийстве царской семьи, возможных виноватых и неизбежные при этом ассоциации потянули за собой тени прошлого, в том числе и не к ночи помянутое общество «Память» и частые в те времена слухи о грядущих погромах…

Добавить комментарий