Инна Ослон. Культура устрашения

Из Молдавии, где шла война, из неспокойного времени на территории бывшего СССР, из опасений, что в следующем году будет голод, из слухов о погромах мы попали в спокойную Америку, в Даллас.

Я купалась в лучах благорасположенности к нам, чужакам. Нравилось мне, что на улицах с незнакомыми здоровались (сейчас реже).

Но почему-то в этом раю постоянно предупреждали об опасности и нас, и друг друга.

— О, я видел, как ваша жена шла пешком по опасному месту. Не пускайте ее! – предупреждал моего мужа русский иммигрант с большим стажем.

Он явно нагнетал обстановку. Мой поход за работой проходил по спокойным местам, рядом сновали машины, и за час мне встретилось четыре мирных пешехода.

— Нет, я свою дочку в общественные туалеты не пускаю. Мало ли что там может быть! Только дома.

Это говорила другая русская иммигрантка с большим стажем. Некоторые бывшие соотечественники очень пересаливали по части опасности, — наверное, это для них самих означало укоренение в американской культуре.

Да, устрашение этой культуре свойственно. На школе видишь пожелание-предупреждение “Have a safe summer”, как будто лето само по себе – вещь опасная и непредсказуемая. Детей не пускают в школу одних, возят за угол на машине, рассказывая друг другу страшные сказки. Тебе желают благополучно доехать до дома (хотя добираться не по джунглям), и ездят все и везде лет с пятнадцати. Невольно представляются картины другого исхода.

Не отстает и бизнес, играет на страхе. Производители всяческих средств пугают вездесущими микробами. Американцы так же боятся микробов, как русские сквозняков, а французы испортить печень. Многое, многое продается благодаря запугиванию.

В том числе всякие медицинские процедуры, лекарства, средства и походы к врачам. Медицинская реклама безбожно врет по части встречаемости и опасности заболеваний.

Страховки, между прочим, от слова «страх», тут и объяснять нечего. На всякие бытовые устройства предлагают купить страховку или гарантию. Человек привыкает к всемерной застрахованности и перестрахованности.

Не отстает и телевидение. Несколько лет назад настращали родителей бритвами в хэллоуиновских угощениях, и праздник потихоньку скукоживается. Страх переходит к детям. Двенадцатилетняя девочка из знакомой семьи в этом году насобирала много конфет и съела их изрядное количество, такое, что у нее заболел живот. «Меня отравили, там был яд», — на полном серьезе жаловалась она.

Моего шестилетнего сына в школе напугали наркотиками, домой он пришел с нагрудной наклейкой “I am drug free”. (Идиоты из системы образования решили перестраховаться и повести борьбу с наркоманией среди первоклассников.) Года через два он простудился, и мы пытались дать ему лекарство. «Нет, нельзя, это drug!» — закричал ребенок.

Между тем американцы в целом – люди смелые, не боящиеся жизненных трудностей, готовые пробовать себя в новом деле. Они хорошо проявляют себя при настоящих опасностях. Мне они кажутся мужественнее советских граждан, которые умели хорошо переживать трудности, но были беспомощны по части собственной жизни.

Как это сочетается с повышенной опасливостью? Не знаю. Иногда вспоминаются страшные истории, которые мы рассказывали в детстве. Про черную руку, про «отдай мое сердце!». Пока слушаешь — боишься, но понимаешь, что ничего не случится.

Я думаю, что человек нуждается в определенном уровне тревоги, настороженности, опасений. Там, где нет настоящих катаклизмов, придумывают страхи по мелочам. Так, городская женщина в благополучное время боится появления морщин, а в неблагополучное думает не о будущих морщинах, а о том, чем накормить семью.