Андрей Платонов.  Котлован.

После общего пробуждения в ночлежный барак землекопов вошел посторонний человек.  Изо всех мастеровых его знал только Козлов благодаря своим прошлым конфликтам.  Это был товарищ Пашкин, председатель окрпрофсовета.  Он имел уже пожилое лицо и согбенный корпус тела – не столько от числа годов, сколько от социальной нагрузки; от этих данных он говорил отечески и почти все знал или предвидел…

…Близ начатого котлована Пашкин постоял лицом к земле, как ко всякому производству.

— Темп тих, — произнес он мастеровым. – Зачем вы жалеете поднимать производительность?  Социализм обойдется и без вас, а вы без него проживете зря и помрете.

— Мы, товарищ Пашкин, как говорится, стараемся, — сказал Козлов.

— Где ж стараетесь?!  Одну кучу только накопали!

Стесненные упреком Пашкина, мастеровые промолчали в ответ.  Они стояли и видели: верно говорит человек…

…Пашкин глянул вдаль – в равнины и овраги: где-нибудь там ветры начинаются, происходят холодные тучи, разводится разная комариная мелочь и болезни, размышляют кулаки и спит сельская отсталость, а пролетариат живет один, в этой скучной пустоте, и обязан за всех все выдумать и сделать вручную вещество долгой жизни.  И жалко стало Пашкину все свои профсоюзы, и он познал в себе доброту к трудящимся.

— Я вам, товарищи, определю по профсоюзной линии какие-нибудь льготы, — сказал Пашкин.

— А откуда же ты льготы возьмешь? – спросил Сафронов. – Мы их вперед должны сделать и тебе передать, а ты нам.

Пашкин посмотрел на Сафронова своими уныло-предвидящими глазами и пошел внутрь города на службу.  За ним вслед отправился Козлов и сказал ему, отдалившись:

— Товарищ Пашкин, вон у нас Вощев зачислился, а у него путевки от биржи труда нет.  Вы его, как говорится, должны отчислить назад.

— Не вижу здесь никакого конфликта – в пролетариате сейчас убыток, — дал заключение Пашкин и оставил Козлова без утешения.  А Козлов тотчас же начал падать пролетарской верой и захотел уйти внутрь города, чтобы писать там опорочивающие заявления и налаживать различные конфликты с целью организационных достижений.

*    *     *

Козлов в то время ел завтрак в тоскующем настроении: он считал свои революционные заслуги недостаточными, а ежедневно приносимую общественную пользу – малой.  Сегодня он проснулся после полуночи и до утра внимательно томился о том, что главное организационное строительство идет мимо его участия, а он действует лишь в овраге, но не в гигантском руководящем масштабе.  К утру Козлов постановил для себя перейти на инвалидную пенсию, чтобы целиком отдаться наибольшей общественной пользе, — так в нем с мучением высказывалась пролетарская совесть.

Сафронов, услышав от Козлова эту мысль, счел его паразитом и произнес:

— Ты, Козлов, свой принцип заимел и покидаешь рабочую массу, а сам вылезаешь вдаль: значит, ты чужая вша, которая свою линию всегда наружу держит.

— А ты, как говорится, лучше молчи! – сказал Козлов. – А то живо на заметку попадешь!  Помнишь, как ты подговорил одного бедняка во время самого курса на коллективизацию петуха зарезать и съесть?  Помнишь?  Мы знаем, кто коллективизацию хотел ослабить!  Мы знаем, какой ты четкий!

Сафронов, в котором идея находилась в окружении житейских страстей, оставил весь резон Козлова без ответа и отошел от него прочь своей свободомыслящей походкой.  Он не уважал, чтобы на него подавались заявления.

*     *     *

Жена Пашкина помнила, как Жвачев послал в ОблКК заявление на ее мужа и целый месяц шло расследование, — даже к имени придирались: почему и Лев и Ильич?  Уж что-нибудь одно!