Дня смолкают устало суéты,
отголоски, остатки, отсвéты.
Затихают биения дня.
Чёрный чай. Алый отблеск заката.
Облаков сероватая вата.
Мошкары вокруг света возня.
Отзовётся то глухо, то гулко
чей-то шаг в полутьме переулка
и опять тишина в тишине,
и на пальцах беседуют тени,
и сжимается время шагрени
словно отблеск луны на блесне.
Штрихпунктирные отзвуки стрелки
эхом бьющейся где-то тарелки
там, в забытом, но не забытóм,
и осколки, как бритвы обломки,
знать бы где, подстелил бы соломки,
чтобы слёз не таскать решетом.
Вече колоколов к полунóчи,
вечер с днём попрощаться не хочет,
раствориться в кромешной ночú.
Тишина, тишине, тишиною
над землёй, над тобой, надо мною,
над беззвучным дыханьем свечи.
Виктор Каган
Дня смолкают устало суéты,
отголоски, остатки, отсвéты.
Затихают биения дня.
Чёрный чай. Алый отблеск заката.
Облаков сероватая вата.
Мошкары вокруг света возня.
Отзовётся то глухо, то гулко
чей-то шаг в полутьме переулка
и опять тишина в тишине,
и на пальцах беседуют тени,
и сжимается время шагрени
словно отблеск луны на блесне.
Штрихпунктирные отзвуки стрелки
эхом бьющейся где-то тарелки
там, в забытом, но не забытóм,
и осколки, как бритвы обломки,
знать бы где, подстелил бы соломки,
чтобы слёз не таскать решетом.
Вече колоколов к полунóчи,
вечер с днём попрощаться не хочет,
раствориться в кромешной ночú.
Тишина, тишине, тишиною
над землёй, над тобой, надо мною,
над беззвучным дыханьем свечи.